Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

Было ясно, кто-то оповещает семейство доктора Флинта о моих передвижениях, поскольку они знали о путешествии в Европу. Я ожидала, что они доставят хлопот, но, поскольку все это время успешно удавалось их избегать, я надеялась на неменьший успех в будущем. Заработанные деньги я желала потратить на образование детей и дом для них. Платить за себя было не только тяжело, но несправедливо, как мне казалось. Я не могла рассматривать себя как предмет собственности. Более того, я много лет трудилась без оплаты и все это время зависела от доброты бабушки, по большей части обеспечивавшей меня пищей и одеждой. Мои дети принадлежали мне безусловно; но, хотя доктор Флинт не тратил никаких средств на их содержание, он выручил за них большую сумму денег. Я знала, что закон счел бы меня его собственностью и, вероятно, давал бы его дочери право претендовать на моих детей; но подобные законы я расценивала как самоуправство грабителей, не имевших никаких прав, которые я должна была бы уважать.

Закон о беглых рабах в то время еще не был принят. Судьи Массачусетса в то время не должны были гнуть спины под цепями, входя в так называемые дворцы правосудия. Я знала, мой старый хозяин относился к Массачусетсу с большой опаской. Доверяясь любви этого штата к свободе, я чувствовала себя в безопасности на его земле. Теперь я сознаю, что ставила старое Содружество выше, чем оно того заслуживало.

XXXIX Признание

Два года мы с дочерью прожили в Бостоне. Средств хватало на жизнь в достатке. Под конец этого времени Уильям предложил отдать Эллен в школу-пансион. Мне стоило немалых усилий согласиться расстаться с ней, ибо у меня было мало близких людей. Именно ее присутствие делало две комнатушки, в которых мы жили, похожими на настоящий дом. Но рассудок возобладал над эгоистичными чувствами. Я занялась приготовлениями к ее отъезду. За те два года, что мы прожили вместе, я не раз решалась рассказать Эллен о ее отце, но так и не смогла собраться с мужеством. Меня сдерживала боязнь, что ее чувства ко мне уменьшатся. Я знала, что дочери, должно быть, любопытна эта тема, но она ни разу не задала ни одного вопроса. Она вообще старалась не говорить ничего такого, что напомнило бы о моих бедах. Теперь же, когда она уезжала, мне пришло в голову, что в случае, если до ее возвращения меня настигнет смерть, она может услышать мою историю от чужого человека, который не будет понимать моих смягчающих обстоятельств. К тому же в этом случае ее чувствительная натура может пережить жестокое потрясение, если я оставлю ее в полном неведении.

Когда мы укладывались спать, Эллен сказала:

– Матушка, как тяжело оставлять тебя совсем одну! Мне почти жаль, что я уезжаю, хотя я очень хочу учиться дальше. Но ты ведь будешь часто мне писать, правда, матушка?

Я не стала обнимать ее. Я не ответила ей. Вместо этого я спокойным, невозмутимым тоном, ибо это стоило больших усилий, сказала:

– Послушай, Эллен. Мне нужно кое-что тебе рассказать…

Я поведала ей о своих страданиях в рабстве и о том, как они едва не сокрушили меня. Я едва начала рассказывать, как она подтолкнула меня к великому греху, когда заключила меня в объятия и воскликнула:

– О, не надо, матушка! Пожалуйста, больше ничего мне не рассказывай!

Я возразила:

– Но, дитя мое, я хочу, чтобы ты знала о своем отце.

– Я все об этом знаю, матушка, – просто ответила она. – Я для своего отца – ничто, и он – ничто для меня. Вся моя любовь принадлежит тебе.

– Я все об этом знаю, матушка, – просто ответила она. – Я для своего отца – ничто, и он – ничто для меня. Вся моя любовь принадлежит тебе. Я пробыла с ним пять месяцев в Вашингтоне, и он ни разу обо мне не позаботился. Он никогда не разговаривал со мной так, как со своей маленькой дочерью Фэнни. Я всегда знала, что он мой отец, потому что нянюшка Фэнни проговорилась, но велела никому не рассказывать, и я никому не рассказала. Когда-то я мечтала, чтобы он взял меня на руки и поцеловал, как поднимал и целовал Фэнни, или чтобы иногда улыбался мне, как ей. Я думала, раз он мой отец, то должен любить меня. Я тогда была мала и ничего не понимала. Но теперь и думать о нем не думаю. Вся моя любовь принадлежит тебе.

Произнося эти слова, она обнимала меня все крепче, и я возблагодарила Бога за то, что это знание, которое я так боялась ей сообщать, не уменьшило ее теплых чувств ко мне. Я и не представляла, что Эллен известна эта часть истории. В противном случае я поговорила бы с ней намного раньше, ибо мои насильно закупоренные чувства жаждали излиться перед человеком, которому я могла доверять. Но я еще крепче полюбила мою дорогую девочку за деликатность, которую она проявила к несчастной матери.