Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

– Еще как, – ответил он. – Я уж позаботился. Целыми днями вкалывал на этих клятых белых, а получал одни пинки да кандалы. Вот и подумал: этот черномазый имеет право взять денежки, чтоб добраться до свободных штатов. Массе Генри смерти только ленивый не желал, а когда он помер, я знал, что дьявол за ним придет, а денежки-то с собой не заберет. Вот я и взял немного его бумажек и сунул их в карман старых штанов. И когда его закопали, этот черномазый попросил себе те старые штаны, и ему их отдали! – Он тихонько хмыкнул и добавил: – Смекаешь? Я ж их не стибрил; они мне их сами дали. Уж как извернуться-то пришлось, чтобы перекупщик их не нашел – но ведь не нашел же!

Отличный пример того, какое нравственное чувство воспитывается рабством. Когда у человека год за годом крадут его заработки и закон санкционирует и поддерживает кражу, можно ли рассчитывать, что раб будет более чтить честность, чем чтит ее хозяин, который его грабит? Я была человеком до некоторой степени просвещенным, но, признаюсь, согласна с бедным, невежественным, настрадавшимся Люком, полагавшим, что у него было право на эти деньги как на часть невыплаченных заработков. Он незамедлительно отправился в Канаду, и с тех пор я о нем не слышала.

Всю ту зиму я прожила в состоянии тревоги. Выводя детей подышать свежим воздухом, я пристально вглядывалась в лица встречных. Меня страшило приближение лета, того сезона, когда змеи и рабовладельцы выползают греться на солнце. Я, в сущности, была в Нью-Йорке рабыней, так же подпадавшей под законы о рабстве, как и в любом рабовладельческом штате. Странное несоответствие для штата, именующего себя свободным!

Весна вернулась, и я получила с Юга предупреждение, что доктор Флинт знает о моем возвращении на прежнее место и занимается приготовлениями к поимке. Впоследствии я узнала, что мою одежду и одежду детей миссис Брюс описал ему один из тех северных подручных, которых рабовладельцы нанимают для своих низменных целей, а потом насмехаются над их алчностью и гнусной услужливостью.

Я сразу же сообщила миссис Брюс об угрозе, и она приняла меры для моей безопасности. На пост няньки невозможно было найти замену сразу, и эта великодушная, милосердная леди предложила мне увезти ее ребенка. Для меня это было утешением, ибо сердцу не хочется оказаться разом оторванным от всех, кого оно любит. Но сколь немногие матери согласились бы на то, чтобы их собственное дитя сделалось беглецом ради бедной, загнанной няньки, на которую законодатели страны спустили гончих псов! Когда я заговорила о жертве, которую она приносит, лишая саму себя общества своего милого сына, она ответила:

– Тебе лучше, чтобы малыш был с тобой, Линда, ибо если нападут на твой след, то будут обязаны доставить ребенка ко мне, а тогда, если найдется хоть малейшая возможность спасти тебя, ты будешь спасена.

У леди был очень богатый родственник, благородный во многих отношениях джентльмен, но аристократ по рождению и рьяный сторонник рабства. Он попрекнул ее тем, что она привечает беглую рабыню, сказал, что она нарушает законы страны, и спросил, осознает ли, какое ей грозит наказание. Она ответила:

– Я прекрасно это осознаю. Тюремное заключение и тысяча долларов штрафа. Позор моей стране за то, что это так! Я готова понести наказание. Я скорее отправлюсь в тюрьму штата, чем позволю забрать бедную жертву из моего дома, чтобы увезти ее обратно в рабство.

«Я скорее отправлюсь в тюрьму штата, чем позволю забрать бедную жертву из моего дома, чтобы увезти ее обратно в рабство».

Благородное сердце! Отважное сердце! Слезы наворачиваются на глаза, когда я пишу о ней. Да вознаградит эту женщину Бог всех беспомощных за ее сочувствие к моему преследуемому народу!

Меня отослали в Новую Англию, где мне дала приют жена сенатора, о которой я всегда буду вспоминать с благодарностью. Ее супруг, почтенный джентльмен, не пожелал проголосовать за закон о беглых рабах, как сделал сенатор из «Хижины дяди Тома»; напротив, он решительно возражал против него, однако был под его влиянием в достаточной мере, чтобы опасаться моего присутствия в доме и позволить затянуть его надолго. Так что меня отослали в деревню, где я вместе с ребенком оставалась еще месяц. Когда стало казаться, что эмиссары доктора Флинта потеряли мой след и временно отказались от погони, я вернулась в Нью-Йорк.

XLI Наконец-то свободна

Миссис Брюс и все члены ее семьи проявляли ко мне чрезвычайную доброту. Я была благодарна за сыпавшиеся на мою долю блага, однако мне не всегда удавалось сохранять жизнерадостную мину. Я никому не причиняла вреда; напротив, делала столько добра, сколько могла на свой скромный лад; однако каждый раз, выходя вдохнуть Божьего воздуха, я не могла сдержать сердечного трепета. Это было жестоко, и невозможно думать, что такое положение вещей может быть правильным для цивилизованной страны.