Я шкурой помню наползавший танк

Известный в православном мире монах Зосима однажды сказал, что венки на месте дорожной трагедии являются знаками почитания дьявола. Так это или нет, судить не мне, но таких знаков на трассе Старобешево – Иловайск достаточно. В частности, одно ДТП, к счастью без летального исхода, произошло на наших глазах. Водитель двигавшегося навстречу внедорожника оставил по левому борту сгоревшую машину боевой пехоты, но не вписался в закругление и располосовал правый бок о разбитый вдребезги танк.

Выразив сочувствие по поводу случившегося и поделившись в качестве успокоительного сигареткой, напомнили бедолаге о расхожем сегодня выражении: «Ни пули – под лопатку, ни осколка – в колесо».

Напомнить-то напомнили, а сами, что называется, сели в лужу. Скрюченный в три погибели осколок стали сделал в колесе дыру, заштопать которую без соответствующих инструментов не представлялось возможным.

– Не мы первые, не мы и последние, – молвил Вольдемар, когда рядом припарковалась еще одна легковушка с пробитым колесом. – Что, землячок, тоже пострадал? Только напрасно так далеко выехал на обочину. Там могут быть штучки посерьезнее осколков…

– Мужики, – поежился коллега по несчастью, – вы полагаете, что обочина заминирована?

– Да кто ее знает… Вон, в паре шагов от тебя, под обгоревшим кустиком снаряд валяется, если хрюкнет, небо с овчинку покажется.

– Так здесь всё обгоревшее. И кустики, и ёлочки на взгорке, и подсолнечник за обочиной.

– Стреляли, – подвел черту дорожному диалогу наш водитель. – И вот что любопытно при этом не взяли разрешение ни у крестьян, ни у лесников.

МОРПЕХ И ГРОЗА

На блокпосте вынужденная остановка. Идет смена дозора. Операцией руководит стриженная под новобранца дамочка. Острые ключицы под флотской тельняшкой, остро-повелительный голос.

– Тётенька с автоматом, – смеется Вольдемар, – ругается матом. Прямо – гроза.

– Вы что, – удивился велевший нам дождаться смены караула ополченец, – знакомы с нашей командиршей? Откуда знаете ее позывной – Гроза?

– Тридцать секунд, как впервые увидели. И ваш позывной, если не ошибаюсь, Морпех?

– Да вы не журналисты, а экстрасенсы…

Ополченец – сплошной колорит. Берет морпеха с «крабом» советской эпохи, опаленные, как пожнивные остатки за блокпостом, усы. На предложение сфотографироваться с командиршей шутливо бросает ладонь к срезу берета:

– Слушаюсь и повинуюсь. Гроза, иди сюда, нас для истории запечатлеть желают. Нет, обойдусь без «балаклавы». Я почти местный, из запорожских казаков, но за потной тряпицей прятаться не намерен.

Командирша на поверку оказалась не такой уж грозной. И вообще дала понять, что она в первую очередь представительница прекрасной половины человечества. Наверное, в этом и есть дамский шарм – невзирая на автомат, солдатские берцы и прическу новобранца, оставаться женщиной.

Смена караула закончена. Прощаемся с ополченцами и вскоре выбираемся на трассу Старобешево – Иловайск. Пахнет горелой резиной, оплавленным металлом и чем-то раздражающе кислым. Возможно, он исходит от гильз, которые шуршат под ногами на манер осенней травы. Справа в поле – «Нона» со свернутым стволом, слева – БМП, которую именуют братской могилой пехоты.

ПОГОСТ НА ОБОЧИНЕ

С трудом продираемся сквозь кладбище разбитой техники. Чудовищной силы и удивительной точности фугасы перемололи отходившие на юг колонны украинских батальонов. В этом скопище горелого железа невозможно с первого взгляда отличить братскую могилу пехоты от бронетранспортера. Сорванные башни, вывалившиеся внутренности, обрывки камуфляжного тряпья.

При въезде в село Осыково остовы военных вездеходов и два десятка разбросанных вдоль дороги солдатских касок. Они закопчены, словно чугунки у неряшливой хозяйки, а в рваных дырах бездомным щенком скулит ветер-позёмка.

На правой обочине первые захоронения. Если, конечно, таковыми можно считать наспех засыпанные окопы и связанные полиэтиленовыми лоскутами кресты из неошкуренных жердочек.

И без того сопровождавший нас всю дорогу смрад усиливается дыханием тлена. А еще он имеет звуковое сопровождение. Это суетятся слетевшиеся на пир кладбищенские мухи.

Еще одна могила у крайнего дома. Крест из точно таких жердочек, на холмике совершенно новая каска. Она выглядит неправдоподобно зеленой на фоне растоптанных танковыми гусеницами стеблей чернобыльника. Оставила война свои следы и рядом с сараем-пристройкой, стены которого густо исклёваны пулями.

– Господи, – крестится хозяйка Нина Владецкая, – что здесь творилось! Так стреляли, что собака обезголосила, а у коровы молоко пропало. Я уж плакала, плакала… Тикали солдатики, кто в камыши побег, кто прямиком через кукурузу… Часть побитых увезли, часть прикопали на месте. Вон в той могилке сразу пятеро, а сколько за греблей полегло…

Глаза у Нины Александровны настолько голубые, что обозначившиеся слезы показались каплями растаявшей бирюзы.

– За какие грехи друг друга поубивали? И те, и другие мне вроде сыночков были. Так за что их, скажите, пожалуйста? – спрашивала невесть у кого, возможно, у самого неба, хозяйка, и горе бирюзового цвета плескалось в её глазах.