Я, собачка

– Мы вчера столько приготовили! – заявила Марина, громко шмыгая носом и заталкивая скучания по папе поглубже в себя. Она старалась делать это легкими движениями – такими Бабочка скармливала шкафу свои вещи.

Минутная стрелка понеслась довольной собакой, увидевшей проезжающую машину, и потащила за собой на полной скорости часовую. Марина и Бабочка заполняли пустоты стола тарелками – чистыми или заросшими едой, – пока весна за окном выкручивала на полную зиму, вытряхивая из облаков весь скопившийся снег. Бабочка напевала – негромко, из русского рока, – а Марина, улыбаясь горе из куриных запчастей, пыталась угадать композицию. Во главе стола, заваливаясь на выступ подоконника, встала пирамида из фруктов. Марина с интересом блуждала глазами по зеленым звездам и пушистым красным шарам, которые вальяжно разлеглись на привычных яблоках, бананах и апельсинах. Но трогать их до прихода гостей не решилась. Вот только гости не торопились.

Дверной звонок принялся заливаться соловьем, когда за окном сгустилась темнота, похожая на растопленный горький шоколад, – не черная, скорее темно-коричневая. Бабочка, не присевшая даже на краешек стула, подправила перед зеркалом лицо, смахнула с плеч невидимые пылинки и нырнула в коридор, оставив Марину под медовым светом кухонной люстры. Через две комнаты пыхтела, втискиваясь в платье, Маленькая Женщина. Сегодня она тоже хотела быть красивой.

– Здра-авствуйте, – протянула Бабочка, и Марина заметила, что ее голос вновь переключился. Щелк. Бабочка была гибкой, она постоянно менялась изнутри, при этом сохраняя привычную форму.

– Ангелина, с каждым разом все хорошеешь, – густо зазвучал коридорный мужчина.

Наверно, где-то существовала книга, в которой хранились все правила для собирающихся в гости. Иначе почему люди – приходя, уходя или поднимая бокалы – говорили одни и те же фразы, лишь слегка изменяя их. Про себя Марина решила эту книгу не открывать. И хвалить платья, прически и лица, только если они действительно понравятся.

– Мы виделись недавно. – Бабочка уколола словами, недовольно хмыкнув.

– И с тех пор ты умудрилась снова похорошеть. – Мужчина вертелся земляным червем, при этом улыбаясь одним лишь голосом. – Познакомься, это Денис Аркадьевич. Я тебе о нем говорил.

– Можно просто… Денис. – Третий человек звучал негромко и дребезжал плохо зажатой струной.

– Очень приятно, – ответила Бабочка.

Коридор наполнился звуками: оттуда шуршало, стучало, скрипело. Марина подступила ближе к двери, выгнулась проволокой – так сильно ей хотелось представить гостей, прежде чем они, затрещав висюльками, набьются в кухню. Это же почти как размышлять о героях книг, воплощенных лишь в буквах, и несмело рисовать их – в воображении или на бумаге. А потом неизменно разочаровываться, найдя среди строчек неправильный цвет глаз, волос или невесть откуда возникшие очки.

Но вот порог переступила Бабочка – впорхнула, бесшумно опуская ноги на блестящий от чистоты пол, – а следом появился, на удивление так же тихо, шкаф. Марина впервые видела таких больших людей: он отбрасывал на пол гигантскую тень и наверняка мог бы закрыть собой солнце. А еще на него ложилось так редко подходящее людям слово – «безупречный». Это когда ты не можешь ни к чему придраться, даже если очень стараешься. Белый костюм и черная рубашка поражали острыми стрелками, волосы цвета нечаянно поставленной чернильной кляксы были аккуратно забраны назад. Марина смотрела – как Шкаф поправляет галстук, как хозяйски оглядывает кухню, медленно поворачивая голову, – и не могла найти в себе силы поздороваться. Испугавшаяся вежливость спряталась в самом низу живота, рядом с растаявшим мятным комом, и не собиралась оттуда вылезать.

– А это у нас кто? – Глаза Шкафа – цвета его же волос – остановились на Марине. Тонкие брови поползли наверх, и лоб пошел волнами. Такими же неприятно безупречными.

– Марин, – шикнула Бабочка и нетерпеливо подтолкнула ее, – хоть поздоровайся.

И в этой фразе было столько мамы, что Марине тут же захотелось обхватить Бабочку руками и попросить уйти отсюда – как когда-то в детском саду. Ведь обычно люди не крали солнце – так делал только крокодил из сказки – и носили белые рубашки и черные костюмы, а не наоборот. Но попытки упрекнуть, ужалить – даже про себя – скатывались с гостя крупными каплями воды и испарялись, не долетев до пола.

– Здравствуйте. – Марина с трудом поднимала испуганную вежливость, так и норовившую вновь бомбочкой прыгнуть в желудок. – Я… Марина.

Шкаф смеялся, но звука не было, его выключили. Его плечи подрагивали, а глаза, сузившись, пускали в стороны тоненькие трещины морщин. Широкая линия рта при этом лишь слегка изогнулась, а уголки очертили глубокие скобки. Гладкое лицо сминалось, будто сделанное из глины; Маринины коленки дрожали, хоть ей и не было холодно.

– Марина, – выдохнул Шкаф в теплый кухонный воздух. Створки его губ не скрипели, а из-за них лился тот самый, густой, как сметана маленького города, голос. – От латинского marinus – «морская». Знала об этом? – спросил он, вдавливая ее взглядом в пол.