«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников

Истинный Театр немыслим без Творца. В театре им. Моссовета такой личностью, что творит в искусстве, был Юрий Александрович Завадский. Признанный ученик Станиславского и Вахтангова, яркий художник, заявивший о себе как о режиссере с изысканным чувством вкуса и яркой фантазией, – вот что знал я о Завадском, переступая порог студии Художественного театра. А позднее познакомился с фрагментами его легенды. Магнит, притягивающий женские сердца. Аристократ духа. Равнодушный красавец. Надменный Онегин, перед которым когда-то склонила голову даже неистовая Марина Цветаева! Волшебник Театра…

Он умел создавать удивительную атмосферу вокруг себя. Когда Завадский появлялся в Доме актера, в зрительном зале своего театра, в консерватории – люди вставали, обменивались восторженными взглядами. Это было что-то реликтовое, почти ушедшее из нашей жизни и удивительно прекрасное. Это был спектакль! Спектакль – контакт, который запоминается навсегда. «Волшебная взаимность», – как любил говорить об этом сам Завадский. Но как рассказать о Завадском людям, которые не соприкоснулись с ним, не наблюдали его на репетициях, не видели лучшие его спектакли? «Разве разъяснишь словами музыку?» – говорил он.

Каким он был? Очень разным. Но главное в том, что от него шла аура высокой культуры, духовности, интеллигентности. Завадский – последний романтик театра. Конечно, если бы я, скажем, попал во МХАТ, то, может, в «Сталеварах» бы и сыграл. А я попал к Завадскому. Тогда в его театре шли «Виндзорские насмешницы», «Бунт женщин», «Маскарад», «Отелло». После окончания Школы-студии предложения у меня были разные, и во МХАТ меня звали. Но почему-то меня больше привлек Завадский, и не только своей аристократической внешностью, а скорее конкретным предложением работы. Мне кажется знаменательным, что, когда я вошел в театр, первым, кто меня встретил, был Юрий Александрович. И я почувствовал, что его доброжелательная простота – не просто любезность интеллигентного человека, но обязывающая простота, требующая ответственности с моей стороны. Не думаю, что, приглашая меня в свой театр, Ю. Завадский преследовал цель, чтобы молодой актер Бортников занял в его коллективе положение, обозначаемое каким-либо амплуа. Ему был нужен актер близкий по духу, способный участвовать в воплощении его далеко идущих планов. А тогда Юрий Александрович уже приближался к своему семидесятилетию.

Работая с Завадским, я понял, в чем состоит сущность современных взаимоотношений режиссера и актера в процессе работы над спектаклем и ролью: полное творческое доверие актеру, его интуиции. Завадский никогда не навязывает актеру своего решения. Почувствовав индивидуальность исполнителя, угадав его замысел, он тонко и незаметно направляет его к верному решению. Юрий Александрович не умирает в актере, а живет в нем. Еще репетируя роль Раскольникова, я часто досаждал мастеру своими вопросами: «Где же грань между воплощением замысла по методу Станиславского и зрелищностью вахтанговской школы?» Завадский долго водил меня по кругу своих размышлений, и где-то с третьей попытки я получил его внятный ответ.

«В юности мне представлялось так: существует мой замысел – и все! – говорил Завадский. – Актеры обязаны его выполнять. Как и все молодые, я увлекался всякими новациями и жадно впитывал их. Тогда в моде был режиссер Гордон Крэг. В сущности, Крэг явился родоначальником режиссерского приоритета в театре. Для него актеры – марионетки, и в идеале ему нужно было, чтобы актеры только покорно воплощали его замысел. В дальнейшем я понял и мой опыт подсказал, что мне ближе другой путь: путь живого взаимодействия с актером, когда холодный расчет уступает место инициативе актера, импровизационному самочувствию, озорству, свободной атмосфере».

Общение с Завадским обогащает тебя и как человека. Проповедуя хороший вкус в искусстве, он покорял чистым и светлым отношением к миру. «Ненавижу мелочность, ложь, цинизм», – говорил он. Часто повторял, что самое страшное – это равнодушие. «Равнодушие – это позор в искусстве. Его оборотная, торговая сторона, начало ремесленничества».

Когда Завадский приходил в театр в великолепном настроении – это означало, что он сделал для себя какое-нибудь открытие. Например, в «Новом мире» опубликованы стихи Расула Гамзатова, с которым он очень сблизился, и Завадский по-детски счастлив! Помню его знаменитые еженедельные «беседы» с актерами, своеобразные лаборатории, где он теоретизировал, рассказывал об интересных встречах. Он умел найти подход к каждому, но иногда и сам робел перед своими «звездами». Так, почему-то всегда боялся Серафиму Бирман. Если в театре изредка появлялась Фаина Раневская, он немного передергивался, опасаясь, что начнутся ее остроты.