Я – странная петля

Итак, человеческий мозг серьезно претендует на то, чтобы обладать богатой обратной петлей восприятия, а значит, и богатой саморепрезентацией. Но в какие циклы восприятия мы вовлечены? Наша жизнь начинается с самой элементарной разновидности обратной связи о нас самих, которая побуждает нас формулировать категории для наших самых очевидных частей тела, и, основываясь на этой базе, мы вскоре развиваем ощущение нашего тела как гибкого физического объекта. В то же время, получая награду за одни действия и наказание за другие, мы начинаем развивать более абстрактные ощущения «хорошего» и «плохого», а также понятия вины и гордости, и в нас начинает укореняться ощущение самих себя как абстрактных существ, которые обладают силой решать, что должно произойти (вроде того, чтобы продолжать бежать вверх по крутому холму, даже когда наши ноги умоляют нас перейти на шаг).

Для нас в детстве крайне важно как можно лучше отточить свой развивающийся само-символ. Мы хотим (нам нужно) узнать свое место среди всевозможных социальных иерархий и классов, и порой мы узнаем эти вещи, даже если не хотели их знать. Например, нам всем когда-то говорили, что мы «милые»; однако у некоторых из нас это послание закрепилось куда надежнее, чем у других. Таким же образом мы узнаем, что мы «симпатичные», «доверчивые», «шаловливые», «застенчивые», «избалованные», «смешливые», «ленивые», «особенные» и какие угодно еще. На наш растущий само-символ налипают дюжины таких ярлыков и понятий.

Пока мы получаем море разного опыта, значительного и не очень, наша репрезентация этого опыта тоже нарастает на наш само-символ. Конечно, скажем, воспоминание о поездке в Гранд-Каньон будет связано в нашем мозгу не только с нашим само-символом, но и со многими другими символами, но эта связь обогащает наш само-символ и усложняет его представление.

Совершая броски, усваивая отскоки

Мой само-символ оформляется и оттачивается непрерывно, без устали, день за днем, мгновение за мгновением – и, в свою очередь, день за днем он провоцирует уйму внешних действий. (Или так для него выглядит причинность, поскольку он воспринимает мир на этом уровне, а не на микроуровне.) Он видит им же выбранные действия (толчки, броски, крики, смех, шутки, подначки, поездки, книги, мольбы, угрозы и т. д.), которые заставляют всевозможные объекты в его окружении реагировать сильно или слабо, и он усваивает эти последствия в терминах своих крупнозернистых категорий (выбирать степень зернистости ему не приходится). Путем бесконечных случайных исследований такого рода, мой само-символ медленно приобретает емкое и важное осознание своей способности выбора и совершения действий в обширном и многообразном, частично предсказуемом мире.

Чуть больше конкретики: я бросаю баскетбольный мяч в кольцо, и благодаря полчищам микроскопических событий в моих руках, пальцах, вращении мяча, воздухе, ободке кольца и так далее, о которых я не имею представления, я либо промахнусь, либо забью мяч. Эта крошечная проба мира, повторенная сотни или тысячи раз, все более точно информирует меня о моем уровне игры в баскетбол (а также помогает мне определить, нравится ли мне этот вид спорта). Ощущение моего навыка – это, конечно, очень крупнозернистая выжимка из миллиардов мелкозернистых фактов о моем теле и мозге.

Похожим образом мои социальные действия вызывают реакцию со стороны других разумных существ. Эти реакции отскакивают обратно ко мне, и я воспринимаю их в терминах моей библиотеки символов, и таким образом я косвенно воспринимаю себя через мое влияние на других. Я выстраиваю свое ощущение того, кем я являюсь в чужих глазах. Мой само-символ сплавляется из того, что вначале было пустотой.

Улыбаясь как Хопалонг Кэссиди [22]

Однажды утром, когда мне было лет шесть, я, призвав всю свою смелость, поднялся во время знакомства первоклашек и гордо объявил: «Я умею улыбаться как Хопалонг Кэссиди!» (Я не помню, как я уверился в том, что обладаю этим грандиозным навыком, но я был уверен в этом как ни в чем другом.) Затем в подтверждение я сверкнул этой очаровательной отработанной улыбкой перед всем классом. И, надо же, в моей эпизодической памяти много десятилетий спустя остался яркий след акта моей решимости, но, к сожалению, у меня есть только смутные воспоминания о том, как отреагировала моя учительница, мисс Макмэн, милая женщина, которую я обожал, и мои маленькие одноклассники – хотя их совместная реакция, какой бы она ни была, точно оказала формирующее влияние на мои ранние годы, то есть и на мое постепенно растущее, медленно стабилизирующееся «Я».