Я – странная петля

Я не хочу звучать таинственно, будто я считаю, что наши общие надежды плавали в каком-то эфемерном нигде, независимо от наших мозгов. Я вовсе не так это вижу. Конечно, наши надежды были физически подкреплены дважды, по одному разу в каждом из наших мозгов, – но, если смотреть на это на достаточно абстрактном уровне, эти надежды имели один и тот же паттерн, просто воплощенный в двух отдельных физических средах.

Ни у кого нет проблем с идеей, что «один и тот же ген» может существовать в двух разных клетках, в двух разных организмах. Но что такое ген? Ген – это не реальный физический объект, ведь если бы он им был, он мог бы располагаться только в одной клетке, в одном организме. Нет, ген – это паттерн, особая последовательность нуклеотидов (которую обычно кодируют на бумаге при помощи последовательности букв четырехбуквенного алфавита «АЦГТ»). Итак, ген – это абстракция, и потому «тот же самый ген» может существовать в разных клетках, в разных организмах, даже в организмах, жизни которых разделяют миллионы лет.

Ни у кого нет проблем с идеей, что «одна и та же повесть» может существовать на двух разных языках, в двух разных культурах. Но что такое повесть? Повесть – это не какая-то особенная последовательность слов, поскольку, будь это так, она могла бы быть написана только на одном языке, в одной культуре. Нет, повесть – это паттерн: определенный набор персонажей, событий, настроений, интонаций, шуток, аллюзий и еще много чего. Итак, повесть – это абстракция, и потому «та же самая повесть» может существовать на разных языках, в разных культурах, даже в культурах, разделенных сотнями лет.

Так что ни у кого не должно быть проблем с идеей, что «те же самые надежды и мечты» могут населять мозги двух разных людей, особенно если эти двое людей годами живут вместе и как пара породили новые сущности, на которых сосредоточены все эти надежды и мечты. Возможно, это выглядит слишком романтично, но так я чувствовал себя тогда, так я себя чувствую и сейчас. Разделяя так много, особенно в том, что касается двоих детей, наши души настроились каким-то неосязаемым, инстинктивным образом, и в некотором жизненном измерении мы превратились в одну единицу, которая ведет себя целостно – подобно косяку рыб, который ведет себя как высокоуровневая сущность с единым сознанием.

Глава 16. Сражаясь с непостижимой тайной

Случайное событие все меняет

В декабре 1993 года, когда прошла еще лишь четверть моего академического отпуска в Италии, в Тренто, моя жена Кэрол очень внезапно, без какого-либо предупреждения, скончалась от опухоли мозга. Ей не было и 43 лет, а нашим детям, Дэнни и Монике, было пять и два. До нашей свадьбы я и вообразить не мог, что однажды буду так разбит. В этих глазах светилась яркая душа, и эта душа внезапно померкла. Этот свет погас.

Самым большим ударом тогда оказалась не моя личная потеря («Ох, что же теперь делать? К кому я приду в момент нужды? Под чьим боком я буду засыпать?»), а личная потеря Кэрол. Конечно, я скучал по ней, скучал чудовищно – но куда больше меня беспокоило, что я не мог смириться с тем, что она потеряла: возможность увидеть, как взрослеют ее дети, увидеть, как формируется их характер, насладиться их талантами, утешить их в минуту печали, читать им сказки на ночь, петь песни, улыбаться их детским шуткам, покрасить их комнаты, отмечать карандашом их рост на стенке шкафа, учить их ездить на велосипеде, путешествовать с ними в другие страны, открывать им другие языки, завести им собаку, познакомиться с их друзьями, покататься с ними на лыжах и на коньках, смотреть вместе старые видео в нашей детской и так далее, и так далее. Это будущее, которое когда-то само собой разумелось, мы с Кэрол потеряли в мгновение ока, и я не мог с этим смириться.

Как-то раз, уже много месяцев спустя, когда я вернулся в Соединенные Штаты, я попробовал записаться в группу психотерапии для недавно овдовевших супругов – кажется, она называлась «Залечивая сердца», – и я увидел, что большинство людей, чьи партнеры умерли, были сосредоточены на собственной боли, на собственной утрате, на том, что делать теперь им самим. Этот смысл, конечно, был заложен в названии группы – вы должны были вылечиться, поправиться. Но как мне было вылечить Кэрол?

Я всерьез чувствовал, что мы с другими людьми в группе говорили на разных языках. У нас были совершенно разные печали! Только у меня супруга умерла, когда дети были еще маленькими, и в этом факте, казалось, и было все дело. У Кэрол отобрали все, и я не мог думать – но не мог и перестать думать – о том, чего ее лишили. Эта горькая несправедливость по отношению к Кэрол захватила меня с головой, и мои друзья продолжали мне говорить (что удивительно, из добрых намерений утешить меня): «Ты не можешь сочувствовать ей! Она умерла! Больше сопереживать некому!» Как же ужасно, катастрофически неправильно это звучало.