Я – странная петля

Само собой разумеется, что мой портрет Кэрол был более крупнозернистым, чем ее собственный; разве могло быть иначе? Я не рос в ее семье, не ходил в ее школу, не проживал ее детство и юность. И все же, за многие годы, проведенные вместе, за тысячи часов обыденных и интимных разговоров я перенял копии очень многих переживаний, существенных для ее идентичности. Воспоминания Кэрол о ее юности – о ее родителях, ее братьях и сестрах, о ее колли Барни, о семейных «образовательных прогулках» в Геттисберг и музеи Вашингтона, о их летних каникулах в домике на озере в Центральном Мичигане, о ее подростковом увлечении пестрыми носками, о ее детской любви к чтению и классической музыке, о ее чувстве отличия и изолированности от многих детей ее возраста – все они отпечаталось копиями в моем мозгу, мутными, но все же копиями. Некоторые ее воспоминания были настолько яркими, что они стали моими собственными, будто я сам проживал те дни. Некоторые скептики могут немедленно отмахнуться от этого со словами: «Это просто ложные воспоминания!» Я бы ответил им: «В чем разница?»

Мой друг однажды рассказал мне о своей замечательной поездке, описав ее в таких ярких красках, что спустя несколько лет я думал, что сам побывал в ней. Ситуация усугублялась тем, что я даже не помнил, что мой друг имел какое-то отношение к «моей» поездке! Однажды эту поездку упомянули в разговоре, и, конечно, мы оба стали настаивать на том, что в ней побывали именно мы. Это нас совершенно запутало! Однако после того, как мой друг показал мне свои фотографии из поездки и упомянул куда больше деталей о ней, чем я был способен, я осознал свою ошибку – но кто знает, сколько еще раз в моей голове возникала путаница такого рода, которая не была исправлена и оставила ложные воспоминания неотъемлемыми элементами моего представления о себе?

В конце концов, какова разница между настоящими, личными воспоминаниями и воспоминаниями ложными? Очень маленькая. Я могу вспомнить некоторые эпизоды из повести «Над пропастью во ржи» или из фильма «Дэвид и Лиза» так, будто они случились со мной – а если и не случились, ну и что? Они настолько ясные, будто я это пережил сам. То же можно сказать и о многих фрагментах других произведений искусства. Они являются частью моей эмоциональной библиотеки, спят на полках в ожидании, пока не появится подходящий триггер и не оживит их, – точно так же, как этого ожидают мои «настоящие» воспоминания. Нет никакой абсолютной и фундаментальной разницы между тем, что я помню по причине того, что сам это прожил, и тем, что я помню с чужих слов. И с течением времени, когда четкость воспоминаний (и ложных воспоминаний) падает, разница становится все более смутной.

Пересадка паттернов

Даже если большинство читателей согласны со многим из того, что я говорю, возможно, самым трудным для многих из них будет понять, как я мог поверить, что активация символа в моей голове, каким бы сложносочиненным он ни был, может захватить что-то из чужого переживания мира от первого лица, что-то из другого сознания. Что за безумие могло заставить меня подозревать, что чье-то другое «Я» – моего отца, моей жены – может испытывать чувства, учитывая, что все это происходит по милости нейрологической аппаратуры в моей голове, и также учитывая, что каждая клетка мозга другого человека давным-давно сгинула вместе с его плотью?

Так что ключевой вопрос очень простой и очень прямой: играет ли роль сама аппаратура? Только ли клетки Кэрол, ныне переработанные в обширную и безличную экосистему нашей планеты, имели возможность поддерживать то, что я могу назвать «чувствами Кэрол» (как будто чувства проштампованы какой-то маркой, по которым их можно однозначно идентифицировать), или другие клетки, даже те, что внутри меня, могут делать эту работу?

По моему мнению, на этот вопрос существует недвусмысленный ответ. Клетки внутри мозга не являются носителями сознания; носителями сознания являются паттерны. Имеет значения паттерн организации, а не вещество. Дело не в мясе, дело в движениях! Иначе нам пришлось бы назначить молекулам внутри наших мозгов особые свойства, которых у них нет снаружи наших мозгов. Например, если я увижу последний кусочек кукурузных чипсов на дне коробки, которую собираются выбросить, я могу подумать: «А ты счастливая чипсинка! Если я тебя съем, твои безжизненные молекулы, если им повезет по моей крови добраться в мой мозг и осесть там, смогут насладиться опытом бытия мной! Так что я должен поглотить тебя, чтобы не лишать твои пассивные молекулы шанса насладиться опытом человеческой жизни!» Я надеюсь, эта мысль звучит нелепо почти для всех моих читателей. Но если молекулы, из которых вы сделаны, не «наслаждаются» вашими чувствами, то кто это делает? Остаются одни только паттерны. А паттерны можно скопировать из одной среды в другую, даже если они радикально отличаются. Этот акт называется пересадкой или, иначе, переводом.