Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

А что же во всем этом Василий? Возвращаясь вечерами, он без энтузиазма рассказывал мне о банковских делах, о коллегах. В мои выходные дни мы отправлялись обедать к друзьям, слушали концерты, шли поразвлечься в «Бродячую собаку». Мы по-прежнему прекрасно понимали друг друга, и поэтому я, принимая Генри раз в неделю, нисколько не чувствовала, что обманываю Василия. Я любила его так же, как и он меня, – безмятежной любовью, основанной на взаимном доверии. Это была устоявшаяся рутина, при этом весьма удобная в жизни, но я и понятия не имела, это ли называется счастьем. В мою жизнь ворвался, взломав ее, другой мужчина, который заинтриговал меня, открыл мне доселе неведомые перспективы. Это было для меня таким же волнующим, как и воплотить новую роль на сцене.

При этом я так мало знала о Генри! Он всегда был холостяком – и я прикинула, что наверняка, как и большинство студентов Кембриджа, ему пришлось вкусить тех особых дружеских связей, которые поэт Кузмин называл «товариществом в любви». Еще ходили упорные слухи, что французский язык Генри выучил, пользуясь услугами парижских проституток. Артистическая среда – как богема «Русских балетов», так и «Бродячая собака» – приучили меня к сплетням и преувеличениям всякого рода.

Протекали месяцы. Когда «Русские балеты» поехали в турне в Лондон, я снова встретилась с Генри. Это свидание вдалеке от родного очага сблизило меня с ним. Вернулась в Россию я уже не такой, как прежде. Сама того не заметив, я привязалась к этому человеку, при первом знакомстве показавшемся мне отталкивающим. Я не замечала, как близка опасность, пока в один прекрасный день не стало уже поздно. Генри пригласил меня в его квартиру в Петербурге, и там, в этом местечке, показавшемся мне квинтэссенцией искусства жить по-английски, голова моя закружилась так же, как когда-то с Больмом. Я не оказала никакого сопротивления.

Букет для Тамары

Биконсфилд, 14 мая 1969

Сколько чернил было пролито потом – уже после моего выступления 28 марта 1914 года в «Бродячей собаке»! Сколько пропетых дифирамбов и какие хвалебные отзывы! Это скромное зрелище так проникло в души, что отразилось на страницах многих мемуаров. Да я и сама описываю тот вечерок в «Моей жизни», но там мой рассказ о нем поверхностен и неполон.

Я всегда приходила в «Собаку» с Василием, как его супруга – но ради такой необыкновенной вечеринки, где мне предстояло выступить для публики, рискнула выбрать иного сопровождающего, которого знала уже пять месяцев: и это был Генри Брюс. Мы условились, что я представлю его просто как друга. И пусть даже слухи бежали впереди нас – что за беда! Когда-нибудь, сегодня или завтра, нашу связь пришлось бы предать огласке. Богема, собравшаяся в тот вечер, не стала бы строго судить меня: нравы у всех были не очень-то ортодоксальные!

Меня часто спрашивали, почему я, уже став «звездой мирового уровня», согласилась «так опуститься» (а ведь «Собака» и впрямь располагалась внизу, в подвальном помещении). Ответ прост: потому что у меня там было много друзей. В то время у «Собаки» уже возникли некоторые финансовые затруднения, и я с радостью восприняла идею тематического спектакля, предназначенного для пополнения кассы. Разве интеллигенция не считала меня первой балериной, «происходившей из своих же»? Представление несколько раз переносили из-за моей занятости в театре, но в конце концов дата была определена точно – вскоре после моего двадцать девятого дня рождения.

Народу в зале битком (пришлось даже ставить дополнительные стулья), сотня зрителей расселась за маленькими столиками. Есть и несколько «фармацевтов» – но больше представителей «Мира искусства»: художники Бенуа, Сомов, Сапунов, Рерих, еще Судейкин и Добужинский, работавшие для Пронина (прозванного Собачьим хозяином), романист Мережковский и его супруга – писательница Зинаида Гиппиус, прозванная Мадонной декадентов, поэты Сологуб, Евреинов, Лозинский, юный «авенирист-заумист» Илья Зданевич… и много кто еще – композитор Артур Лурье в салатового цвета рединготе и с длинными волосами на прямой пробор, хореограф Борис Романов по прозвищу Бобиш, создатель «Трагедии Саломеи» – в ней я в прошлом году танцевала в Париже.

Руководили вечеринкой поэты-акмеисты (считавшие, что вдохновение должно быть конкретным, опираться на чувство и повседневность), противопоставившие себя выдыхавшемуся символизму: Михаил Кузмин, этот санкт-петербургский Оскар Уайльд, апологет «любовного товарищества», и Анна Ахматова – «королева Невы», так юна и уже так знаменита. Ее предки, как и мои, были выходцами с Востока. Об этом говорили и выбранный ею псевдоним, и темная шевелюра, и тонкий нос с заметной горбинкой. Она уже была окружена ореолом славы после успеха сборника «Вечер» – питерские барышни восхищались Ахматовой и переписывали ее стихи.[69]