Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Кузмин и Ахматова с Гумилевым (они во время своего свадебного путешествия) видели меня на парижской сцене в сезоны 1910-го и 1911 годов. Эти трое и пришли ко мне с предложением вечеринки в рамках «музыкальных понедельников» в «Бродячей собаке». Репетиции, приготовления – все проходило чудесно. Пронин со своей командой оказались очень энергичными людьми. Все готово. Музыканты (клавесин, флейта, арфа, виола да гамба) расселись по местам. Я переоделась в комнатушке, смежной с главным залом, что-то вроде подсобки, где стулья стояли верхом друг на друге рядом со стеллажами для бутылок.

Пришел миг моего выхода на сцену. Это была не сцена, а простая эстрада. Ее возвели прямо среди зала, подстелив ярко-синий ковер. Мне, привыкшей к большим сценам, поневоле пришлось приспосабливать свою танцевальную технику к ограниченному пространству, однако на репетициях, проходивших при включенном свете в пустом зале, я и представить не могла, что все очертания вокруг потонут во тьме, а публика окажется в такой непосредственной близости, что, кажется, протяни кто-то руку – и дотронется до моего тела. Я всегда опасалась такой близости, убивающей грезу… Мне вдруг стало не по себе. Сцена, представлявшая собою одно сплошное зеркало, была в тот же самый день до блеска надраена. Чересчур. Скользить по надраенному зеркальному полу было опасно, а главное – опорных точек, которые я нанесла на пол мелком, чтобы выставить границы своего танца, больше не было…

Зал погрузился во мрак, только зеркало поблескивало в огне свечей, ослеплявшем меня… и я уже не вижу, где заканчивается зеркало и где начинается пустота. Тревога охватывает все больше…

Я вспоминаю: это было в 1903-м. Мариинка. Мариус Петипа репетирует свое последнее творение – «Волшебное зеркало». Огромное зеркало, волею Петипа ставшее задником, вдруг хрустит, покрывается трещинами, и снизу начинает литься серебрящаяся вязкая жидкость. Сперва извилистые ручейки, тоненькие, как змейки, а потом – густые потоки, грозившие затопить всю сцену: ртуть! До глубины души потрясенный Петипа воспринял эту ужасную случайность как дурное предзнаменование судьбы. И действительно – спустя совсем немного времени его карьера в Императорских театрах завершилась… Боже ты мой! А вдруг и это зеркало сейчас расплавится и возвестит о конце моей судьбы «принцессы из волшебной сказки»?

Ноги мои слабеют… Меня заносит, я отступаю от правил… Вместо слишком опасного кошачьего прыжка исполняю скромное па де бурре и несколько раз делаю пор-де-бра – просто чтобы потянуть время… Моя танцевальная техника почти на исходе… Сердце будто оборвалось, разбег кончился ничем…

Мною овладевает стыд: «фармацевты» выложили за один этот вечер по двадцать пять рублей – месячную заплату учителя! А ведь сценография – с этим ужасным зеркалом (идея пришла в голову Бобишу), золотыми ангелочками XVIII века, взятыми напрокат у антиквара, и с канделябрами в стиле рококо, – все это обошлось так дорого… Не говоря уж о клетке для птиц – громадной, с арочками в свежих розах, она и вовсе играет решающую роль в развертывании действия…

И вдруг я окажусь не на высоте? В зале полным-полно балетоманов, как Кузмин. Там же сидит Бенуа. А вот и Рерих, тот самый, что делал декорации к «Весне священной»!..

Меня начинает глодать еще одно сомнение: как же он слащав, этот балетик!.. Детские старомодные фантазии, стилизованные барочные танцы, которые я сама придумала, – да место ли им в этом храме авангарда, в «Бродячей собаке»! Я и музыку выбрала сама: «Кукушка» и «Колокольчики Цитеры», клавесинные пьесы Франсуа Куперена. Понятно, как все это далеко от духа футуристических экспериментов! Закрадывается мысль, что я, должно быть, выгляжу посмешищем в этом парике времен Марии-Антуанетты (к тому же плохо пригнанном), зашнурованном корсете, белых перчатках, да еще и с маньеристской грацией жестов… Все это слишком претенциозное, слишком пассеистское… старомодное барахло, вот что это такое! Уж лучше бы я станцевала свой экзотический «Танец с факелом», он куда больше пригоден к ограниченному пространству, или отрывок из «Игр». Да, Дебюсси и строгая и модернистская хореография Нижинского подошли бы сюда куда лучше…