Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Кроме всего прочего, тут очень жарко: от замкнутого помещения, от моего парика, от подсвечников… Я верчу головой, тело все в поту, словно у меня лихорадка. Должно быть, в первых рядах это чувствуется, они ведь совсем близко… Вокруг меня пустота, и та же пустота сейчас внутри… Я задыхаюсь, мрак стал непроницаемым… Только что я сорвала пике арабеск. Как дебютантка! Напротив меня амур из дерева, покрытого позолотой, сейчас прицелился и выстрелит своей стрелой! Зеркало под туфельками скользкое, как каток! В нем я вижу свое отражение, свое искаженное лицо, свой панический взгляд… Воображение дополняет кошмар – лицо размягчается, плавится… Я пошатываюсь, снова выпрямляюсь… Я никогда не испытываю никакого страха в Мариинском театре. Никогда не робела в Шатле, Опера де Пари, Лондоне, Берлине, Буэнос-Айресе – а здесь, в этом погребке… Да, в погребке – ибо здесь будут погребены мои иллюзии, моя репутация… здесь я утратила почву под ногами, здесь и увязну…

Понемногу, хвала Творцу, глаза привыкают к темноте. Где же Генри? Я не вижу Генри, моего любовника… Я танцую перед любовником, а муж томится дома, один, скучая по мне… Меня терзают угрызения… Эта вечеринка – страшная ошибка! А за столиками болтают, пьют кофе, покуривают. Кто-то зевает… Но в конце концов «Бродячая собака» – не театр, а всего лишь кабаре!

Во мне вспыхивает воспоминание: 1909-й. Я впервые выступаю в Лондоне, в «Колизеуме». И каждый вечер я танцевала в пивной – между заклинательницей змей и фокусником-иллюзионистом. Эстрада с полом-линолеумом подходила для танца не лучше, чем этот зеркальный пол. Пробивной импресарио, его звали Маринелли, заставил меня подписать контракт, казавшийся выгодным, – а я-то по своей невероятной наивности и согласилась…

Огоньки свечей отражаются под ногами, они ослепляют, будоражат меня… Что, если я потеряю равновесие и вот-вот рухну? Боюсь встать на пуанты, предпочитая последовательные шаги – па шассе, глиссад, па де баск… Привлекаю внимание к плечам и легкой игре запястий – она всегда обольстительна… Меняю позы: ноги в четвертой позиции, бюст – легкий наклон вперед, и прикладываю согнутый указательный палец к муаровой мушке в стиле Помпадур, наклеенной на мою скулу…

Сейчас я лучше могу разглядеть публику… Некоторых даже могу узнать… Из «фармацевтов» – братья Елисеевы, основатели знаменитых и роскошных бакалейных магазинов, названных их фамилией, – они еще и любители искусств и меценаты… а вот сенатор, я встречала его в фойе Мариинки… А что у него на голове? О, я понимаю, узнаю… вот и князь Павел Львов, бывший покровитель Нижинского, – и у него тоже! И еще у многих на головах шутовские бумажные колпаки. Да, точно – по средам и субботам гостям здесь надевают колпаки на голову, даже не спрашивая разрешения: это чтобы подтрунить над солидностью богачей. А тем, застигнутым врасплох, остается лишь рассыпаться в благодарностях… И надевать потом эти колпаки каждый раз!

Вот какие мысли терзали мою голову, когда я сверхчеловеческим усилием старалась сконцентрироваться. Зачем мне понадобилось принимать такое предложение?

А ведь я уже заканчиваю «Кукушку»! Уф! Изображаю едва уловимый реверанс. Предполагается, что, перед тем как начать танцевать «Колокольчики Цитеры», я открою клетку. Живой ангелочек (одиннадцатилетняя Александра Данилова, совсем малышка, будущая балерина «Русских балетов» – ее кожу покрасили золотой краской) должна выпорхнуть оттуда и сделать вместе со мной несколько па, а потом уйти со сцены. Увы – свернувшись калачиком в клетке, она задремала. Ее венчик из роз сбился на сторону на густых волосах, колчан валяется рядом, и она безмятежно спит. Что же делать? Такого поворота не было предусмотрено в либретто… Отказавшись от задуманной прелестной интерлюдии, я изображаю, будто выпускаю птичку из клетки… Мгновенье провожаю взглядом ее полет к небесам, едва заметно поднимая голову… Публика поняла: я пытаюсь исправить нежданную оплошность – и разразилась аплодисментами. Слышу крики: «Браво! Сгодится! Снимаем шляпу!» – те крики одобрения, какие обычно адресуют цирковым артистам после того, как они исполнили смертельный номер… И впрямь – это немного смахивает на Хаджи Фезира, факира и очень гибкого акробата, приезжавшего выступить в «Собаке» и вызвавшего бурное воодушевление у «фармацевтов»… Аплодисменты не смолкают, они все громче… Да кончится ли это когда-нибудь? Что мне делать – продолжать или остановиться?

Музыканты сбились и играют сумбур, я делаю сразу несколько реверансов, потом снова танцую – оркестр по моему знаку играет «Колокольчики». Импровизирую, укорачиваю задуманное, спрямляю острые углы танца… доходит до того, что я вынуждена повторять одни и те же фигуры… Вместо быстрых прыжков по диагонали семеню от одного угла эстрады к другому, жестикулируя так, как видела это в исполнении Айседоры Дункан… Арфы и клавесин жужжат как пчелиный рой. Бедный Куперен – как же я искалечила его! Скорей бы, скорей бы все кончилось…