Я тебя не знаю (бонус)

И я ни черта не мог ей сказать. Хотел. Оправдаться хотел, прощения попросить и не мог. Позволил уйти. Потом она брала у меня деньги и шла гулять с подружками. Со мной больше не ездила. Жене мы об этом не рассказывали. Хотя, я не знаю говорила ли Алиса со своей матерью о нашей размолвке. С Машей и Лизой было немного легче. Каким скотом я себя тогда чувствовал не передать. Одно дело причинять боль себе и Снежинке, а совсем другое видеть ее в глазах своих детей. Столько скрытой отчаянной муки, от которой хочется биться головой о стены. Видеть и понимать, что в этом виноват только я. Старшая дочь не скрывала своего презрения. Она меня ненавидела. И я эту ненависть жрал горстями, как грязь. Давился, захлебывался и жрал, а потом блевал и харкал собственным сердцем. Отвозил их домой, ехал за водкой и до беспамятства напивался. Так чтоб вырубиться в машине и не чувствовать больше ничего.

В один из таких дней пьяный к офису Жени приехал. Машину поставил в нескольких метрах под деревьями и ждал, когда работу закончит. Увидеть ее до озверения хотелось. Так хотелось, что скулы сводило и трясло всего до потной лихорадки. Несколько месяцев не видел и не слышал тогда. А днем Лиза сказала, что Славик у них ночевал. Они на его машине в детский сад поехали утром. Меня переклинило. Сильно переклинило. Я детей к матери своей привез, а сам нажрался водки, как свинья. Я наяву видел самого дьявола. С бешеными глазами и оскалом безумца, чокнутого маньяка с ножом в руках. Сидел и смотрел на свое отражение в зеркале заднего обзора и нож в пальцах крутил, играл с ним и звук этот, когда кожа цепляет острое лезвие барабанные перепонки резал.

Именно тогда мне захотелось убивать. Их обоих. Ее и Славика. Но не ножом слишком много крови да и вряд ли я смогу резать…ее резать. О, Боже!. Да, я, как самый настоящий псих, думал о том, чем я их убью. Мне хотелось взять пистолет и всю обойму выпустить. Сначала в него половину, а потом в нее. Я даже представлял себе, как делаю это. Поднимаю обе руки и давлю на спусковой крючок. А перед глазами она и Славик. Как раздевает ее, как слова какие-то шепчет на ухо, как укладывает в нашу, мать ее, постель. От ревности ору, как идиот, так сильно, что словно слышу, как рвутся голосовые связки, как лопаются вены на лице от яростного напряжения. Ненавижуууу. Ненавижу ее. И его. Обоих. И себя вместе с ними.

Представляю и кричу до хрипоты на пустыре, разбивая пустую бутылку о дерево. А потом поехал к ней. Дождаться, когда выйдет с офиса, затащить в машину и пристрелить. Так и сидел с новой бутылкой водки в руке и со стволом в другой, а в зубах сигарета. Мозги напрочь отказали. Видел, как вышла из здания, каблуками по асфальту цокает – ноги стройные, юбка сзади бедра облепила. Руки в карманы куртки спрятала и чуть ежится от холода. Хотелось следом за ней пойти, догнать, рот суке закрыть и трахать прямо там в парке за ее офисом. Показать чья она, заклеймить, задушить ее дрянь такую за то, что посмела другому мужику себя отдать. За то, что посмела меня забыть и счастливой быть без меня. Я ее возненавидел в тот день. Люто возненавидел, фатально. Я бы ей этого не простил если бы не амнезия эта, толкнувшая нас друг другу в объятия, как одержимых. Она сблизила нас настолько, что теперь ярость прошлого отошла в тень. У всего есть свои причины и следствия. Ничего не происходит просто так. Всё, что с нами случается, независимо от наших поступков и решений, закономерно ведет нас к изменениям в жизни. Нужным изменениям.

Конечно я не пошел за ней тогда, не изнасиловал и не придушил. Это только в кино да в книжках все крутые и гребаные Отелло, а в жизни все, б***ь, сложнее. Хотелось, да. Но я бы не смог. Не такой человек. Даже в состоянии аффекта я бы руку на нее не поднял. Скорее себе б в голову пальнул.

Мозги ведь все равно включаются. Дети у нас. Да и я сам во всем виноват. Можно сказать, подложил ее Славику. Как и тот сотовый свой, чтоб переписку с Алиной нашла. Я боль в ее глазах сам тогда почувствовал. Она меня взрывной волной оглушила.

«Прости, маленькая…не могу я по-другому. Не могуууу. Возненавидь. Прогони. А я без тебя гнить живьем буду и надеяться, что, когда все закончится ты сможешь меня простить». А потом все полетело к дьяволу, и я сам уже не знал смогу ли простить все это НАМ. Когда человеку больше нечего терять из него прет все то дерьмо, которое всегда было внутри. Он страшен в этот момент. Он говорит и делает такие вещи, которые раньше даже не пришли бы ему в голову. И мы оба дошли до той стадии, когда готовы были друг друга драть на ошметки от ненависти и боли. Было сказано слишком много лишнего, слишком много того, что не прощают. Есть слова-тубу. Их никогда и не под каким предлогом нельзя произносить. Потому что они – это и есть приговор. Они – это смерть всего живого между любящими людьми. И мы со Снежинкой стреляли друг другу в сердце с близкого расстояния, выворачивая грудную клетку наизнанку.