Я тебя не знаю

До этого момента я не знал, как отношусь к похоронам, потому что не помнил — бывал ли на них вообще. Конечно, бывал. На похоронах отца так точно. Внутри возникло неприятное тягучее чувство тоски и жалости. Нет, не к покойному, а к его близким. Мертвецам уже все равно. Больно тем, кого они оставили. И я почему-то точно знал, что больно. Даже знал насколько. Где-то в области сердца кольнуло, едва венки увидел и людей в черном. Я даже ощутил, как по коже расползлись мурашки, и появилось предчувствие, что я что-то вспомню прямо сейчас… но оно безвозвратно ускользнуло, оставив вот это тоскливое давящее чувство, которое, судя по всему, люди испытывают на похоронах. Как же нас мало. Я со Снежинкой, Настя — девушка Олега, сиротливо стоящая в стороне и вытирающая слезы тыльной стороной ладони, глядя как закапывают могилу. И пару парней. Вроде в моих магазинах работали, но я их не помнил. Они поздоровались, я кивнул в ответ. Увидел, что общаться они не торопятся. Потом я узнаю, что уволил их перед тем, как выставить магазины на продажу. Логично. Для меня. Но не для людей, оставшихся без работы. Впрочем, меня это мало волновало, как сейчас, так, скорее всего, и тогда. Я уже решил, что магазины продавать не стану, и мне понадобятся работники.

Снежинка впилась мне в локоть пальцами и молчала. А я ощущал щекой ее волосы и думал о том, что это кощунство, но мне сейчас хорошо. Мне до ужаса хорошо стоять с ней рядом даже на кладбище и чувствовать, как она прижимается ко мне всем телом в поисках поддержки.

Мне не особо хотелось портить наше примирение похоронами. Будь моя воля, я бы выпроводил детей в школу и занялся своей женой более тщательно, чем вечером и ночью, когда от голода рвало все планки и хотелось все и сейчас.

Когда проснулся утром, ее уже рядом не было. Подскочил на постели в каком-то идиотском страхе, что она перебралась к себе или уже жалеет обо всем, что произошло между нами, но потом услышал голоса на кухне. Это было непередаваемое чувство внезапно нахлынувшей радости. Какого-то необъяснимого тепла, разливающегося по всему телу. Уюта. Их голоса за стенкой, грохот посуды, легкие перебранки Алисы с Машкой и замечания Жени. Мне нравилось лежать и слушать ее голос. Не звонкий. Не писклявый. А скорее, низкий и переливистый на разные оттенки. Мне хотелось, чтоб она не замолкала, а что-то рассказывала им, а я бы лежал и тащился от этого кайфа, как меломан сходит с ума под любимую музыку.

Вчера она спросила — уверен ли я, что это мой дом, и сегодня я точно знал, что уверен. Потому что дом — это не только стены с потолком и полом. Он не только крыша над головой. Дом — это те люди, которые делают его для тебя таковым. Это то место, где любят и ждут. И ты этого не знаешь. Нет. Знать ничтожно мало — ты это чувствуешь. Как и я почувствовал этим утром. Вышел к ним и остановился, прислонившись к косяку двери. Женя суетилась у тостера и чайника, а девчонки сидели за столом. Алиска, как всегда, в своем телефоне, а Маша в окно смотрит и пальчиком по стеклу водит. Смотрел на них долго и молча, пока собака не выдала меня и не тявкнула радостно, прихватывая за рукав рубашки. А мне вдруг стало страшно и непонятно, почему отказался ото всего этого? Почему готов был жить вдалеке от них? Какого черта вообще ушел из дома? Какого дьявола произошло в моем прошлом, что я вот так добровольно похерил свое счастье, свой дом, свою женщину и своих детей. Если я действительно узнаю, что ради Барби — я просто пущу себе пулю в лоб. Ничтожествам лучше дохнуть с достоинством, чем позорить себя таким образом в глазах детей и в собственных.

— Доброе утро, — тряхнул головой и взъерошил волосы пятерней, окидывая взглядом Снежинку, колдующую у тостера в легком халатике персикового цвета, под которым угадывалось голое тело.

Маша радостно вскинула широкие брови и поздоровалась, почему-то немного стесняясь, Алиска многозначительно улыбнулась и снова уткнулась в телефон. Я подошел к Маше и поцеловал ее в макушку, перегнулся через стол и отобрал сотовый у старшей дочери.

— Доброе утро, Алиса.

Она так же ловко отобрала свой айфон обратно.

— Привет, пап. Выспался? — не отрывая взгляд от экрана.

— Выспался-выспался.

— У мамы удобней, чем на диване, скажи?

— Алиса! — Женя чуть повысила голос.

— А что — Алиса? Я говорю, что ваша кровать намного круче дивана.

Жена бросила на меня смущенный взгляд, доставая чашку и мне. Подошел сзади к Снежинке и обнял, зарываясь лицом в затылок, обвивая тело под ребрами и заслоняя ее собой от детей, чтоб нагло сжать ее грудь поверх тонкого халата.

— Я тосты готовлю. Проголодался?

— Ужасно, — шепотом на ухо, цепляя языком розовую мочку и заставляя ее вздрогнуть.

— Тосты и вафли. Надо ехать в магазин. В холодильнике пусто.

А меня ведет от ощущения ее голого тела под шелковым халатом и запаха сна вот там — у уха. Ее крепкий запах концентратом, и у меня встает мгновенно, как будто не имел ее всю ночь напролет.