Я, Титуба, ведьма из Салема

Мгновение, не больше, мы смотрели друг на друга: он – жертва, я – палач, но палач трепещущий, умоляющий простить меня и унести мои молитвы вместе с потоком своей крови. Затем я перерезала барану горло – резким безошибочным движением. Он упал на колени, земля вокруг моих ног увлажнилась. Я намазала себе лоб свежей кровью. Следом я выпотрошила тушу, не обращая внимания на вонь от его потрохов и фекалий. Вырезав четыре порции его плоти, я предложила их четырем сторонам света, а затем оставила в качестве приношения невидимым.

После этого я неподвижно распростерлась на земле; в голове у меня теснились молитвы и заклинания. Заговорят ли они со мной наконец – те, единственные, дающие мне силы жить? Я так в них нуждалась. У меня больше не было родной земли. У меня был только мой мужчина. Мне пришлось убить своего ребенка. Они были так нужны мне – те, кто произвел меня на свет. Не могу сказать, сколько времени прошло. Затем в зарослях послышался шум. Передо мной стояли Ман Яя и моя мать Абена. Нарушат ли они наконец молчание, на которое мы наталкивались, словно на стену? Сердце оглушительно стучало, готовое разорваться. Наконец Ман Яя заговорила:

– Не тревожься, Титуба! Сама знаешь: неудача – это сестра-близнец негра! Вместе с ним она рождается, с ним ложится, соперничает с ним за ту же высохшую грудь. Ест треску из его калебасы. Тем не менее негр сопротивляется! И те, кто захочет увидеть, как он исчезнет с лица земли, просчитаются! Из всех ты будешь единственной, кто выживет.

Я принялась умолять:

– Вернусь ли я на Барбадос?

Пожав плечами, Ман Яя ограничилась тем, что сказала:

– Разве об этом нужно спрашивать?

Затем, легонько помахав рукой, она исчезла. Моя мать Абена задержалась подольше, испустив свою обычную порцию вздохов. Затем и она исчезла, не дав мне дальнейших разъяснений.

Немного успокоившись, я пришла в себя. Несмотря на холод, начали роиться мухи, привлеченные запахом крови и свежего мяса. Я вернулась в деревню, где уже звучали сигналы к пробуждению. Я и не подозревала, что провела в молитвах столько времени. Сара Хантчинсон только что была буквально вытащена из постели пастухом, заметившим исчезновение главного украшения стада. Торопливо запихнув волосы под чепец, она гневно орала:

– Однажды кара господня падет на жителей Салема, как это было с жителями Содома и Гоморры, и господь не найдет себе десяти праведников, чтобы избавить город от наивысшего наказания. Воры, вор на воре и вором погоняет!

У меня хватило лицемерия остановиться, словно сочувствуя ее огорчению. Понизив голос, Сара Хантчинсон потащила меня в угол своего сада.

– Помоги мне, Титуба, найти того, кто причинил мне вред, и накажи его! Пусть его первый ребенок, если такой есть, сдохнет от чего-нибудь вроде оспы. Если у него детей еще нет, сделай так, чтобы его жена никогда не понесла! Ты это можешь, я знаю. Везде говорят, что нет ведьмы опаснее тебя!

Полная мимолетной самонадеянности, которую внушили мне Ман Яя и моя мать Абена, я посмотрела ей прямо в глаза и произнесла, четко выговаривая каждое слово:

– Страшней всего – не те женщины, которых мы ведьмами называем. Вы достаточно пожили на свете, госпожа Хантчинсон, чтобы знать: не стоит принимать на веру все, что говорится!

Она издала злобный смешок:

– Уж больно ты рассудительна, моя негритяночка! Когда закачаешься в петле, сразу рассуждать перестанешь.

Невольно содрогнувшись, я вернулась домой.

Возможно, у кого-то вызовет удивление, что мысль о смерти ввергает меня в трепет. В этом и состоит двойственность подобных мне. Мы обладаем смертным телом и поэтому являемся жертвой всех страхов, одолевающих обычные человеческие создания. Как и они, мы боимся страданий. Нас точно так же пугают ужасные врата, которыми заканчивается земная жизнь. Мы знаем, что эти двери распахнутся перед нами, пропуская в другое – вечное – существование, но, несмотря на это, задыхаемся от тревоги и волнения. Чтобы вернуть спокойствие в свое сердце и разум, мне пришлось повторить слова Ман Яя:

– Ты будешь единственной из всех, кто выживет!

Часть II

1

Подобные трем хищным птицам, священнослужители заняли места в столовой. Один прибыл из прихода Беверли, два других – из города Салема. Они вытянули свои костлявые ноги к огню, резко и светло сиявшему в камине. Затем согрели над огнем ладони. Наконец один из них, самый молодой – Сэмюэль Аллен – поднял глаза на Сэмюэля Парриса и спросил:

– Где дети?

Сэмюэль Паррис ответил:

– Они ждут на втором этаже.

– Они там все?

Сэмюэль Паррис кивнул:

– Я приказал, чтобы родители привели их сюда рано утром. Сами же они ждут в молитвенном доме, молясь господу.

Трое священнослужителей поднялись на ноги:

– Сделаем то же самое, ибо труд, который нам предстоит совершить, требует божьей помощи!

Сэмюэль Паррис открыл свою книгу и начал страстным и напыщенным тоном, который он так любил: