Я, Титуба, ведьма из Салема

Джон Индеец прижал меня к себе; какой сладостью было найти убежище в его объятиях! Достав платок, он постарался промокнуть им кровь с моих ран. Он опустил юбку на мои претерпевшие надругательство бедра, и я почувствовала его слезы на своей коже.

– Жена, моя измученная жена! Ты снова обманываешься в самом главном. Главное – это остаться в живых. Если они требуют, чтобы ты обличала, обличай. Половину жителей Салема, если им так угодно! Этот мир не наш, и если они хотят его сжечь, важно лишь одно: чтобы мы спаслись от этого пламени! Обличай же, обличай всех, кого тебе скажут!

Я оттолкнула его:

– Джон Индеец, они хотят, чтобы я созналась в преступлениях. Но ведь я невиновна!

Он пожал плечами и снова обнял меня, укачивая будто ребенка, который упрямится:

– Виновна? Конечно, в их глазах ты виновна и всегда таковой будешь. Речь идет о том, чтобы ты осталась в живых ради себя самой, ради меня… ради наших нерожденных детей!

– Джон Индеец, не говори о наших детях, ибо я никогда не произведу их на свет в этом мире, лишенном благодати!

Оставив мои слова без внимания, он снова заговорил:

– Обличай, моя изнасилованная жена! Как ни странно это прозвучит, притворяясь, будто повинуешься им, ты отомстишь за себя, отомстишь за меня… Предай их разорению, как Предвечный, уничтожь их горы, их поля, их сокровища.

Подобно трем хищным птицам, деревенские полицейские схватили Сару Гуд, Сару Осборн и меня. О, у них не было причин хвастать своим подвигом, так как ни одна из нас не оказала им сопротивления. Сара Гуд только спросила, вставляя запястья в цепи:

– Кто позаботится о Доркас?

Присутствовавшие при этой сцене господин и госпожа Проктор вышли вперед; сердца их были полны жалости:

– Иди с миром! Мы возьмем ее и воспитаем вместе с нашими детьми!

При этих словах в толпе послышался ропот, словно все придерживались мнения, что ребенок ведьмы не должен находиться вместе с невинными детьми. Нашлись и те, кто сразу же подумал, не поддерживали ли господин и госпожа Проктор каких-либо сомнительных отношений с Сарой Гуд. Особенно если вспомнить, что, по словам их служанки, Мэри Уоррен, Элизабет Проктор втыкала булавки в восковых кукол, которые запирала в шкафах. Полицейские сковали нам лодыжки и запястья такими тяжелыми цепями, что мы едва могли их тащить. Мы отправились в тюрьму Ипсвича.

Был февраль, самый холодный месяц года, оказавшегося таким немилосердным. Вдоль главной улицы Салема собралась толпа, глазевшая на то, как мы идем: во главе процессии – полицейские на лошадях, следом – мы, ковылявшие в снегу, перемешанном с дорожной грязью. Посреди всего этого отчаяния к небу поднималось удивительное пение птиц, перепархивавших с ветки на ветку в воздухе цвета льда.

Я же вспоминала слова Джона Индейца и теперь понимала их глубокую мудрость. Наивная, я верила, что достаточно кричать о своей невиновности, чтобы доказать ее! Наивная, я не знала, что добро, сделанное злым или слабым, вернется ко мне злом! Да, я собиралась отомстить за себя. Я собиралась разоблачать их и с вершины той власти, которой они меня наделяли, вызвать шторм, взрыхлить море волнами высотой со стену, выкорчевывать деревья, бросать в воздух, будто соломинки, балки, на которых держатся дома и сараи.

Чьи имена они хотели от меня услышать?

Внимание! Я не удовольствуюсь тем, что назову тех несчастных, которые вместе со мной месят дорожную слякоть. Я ударю сильнее. Я ударю в голову. И вот что: в том крайне бедственном положении, в которое меня ввергли, я чувствовала, как меня опьяняет ощущение власти! О да, мой Джон Индеец был прав! Эта месть, о которой я часто мечтала, принадлежала мне и по их воле!

Ипсвич находился в десяти милях от Салема; туда мы прибыли незадолго до наступления темноты. Тюрьма была полна преступников – убийц, всевозможных воров и грабителей, на которых земли Массачусетса так же богаты, как его воды – на рыбу. Полицейский с красным, как яблоко, лицом, что вызвано привычкой опустошать одну кружку рома за другой, записал наши имена в книгу, а затем взглянул на таблицу, висевшую за его спиной.

– Всего одна свободная камера, ведьмы! Можете проводить свои встречи в полной безнаказанности! И Сатана с вами!

Подручные с упреком взглянули на него: разве можно шутить на такие темы? Он же, находившийся наверху блаженства, вызванного спиртным, не обратил на них никакого внимания.

Нас притиснули одну к другой, мне пришлось дышать вонью трубки Сары Гуд; в это же время охваченная ужасом Сара Осборн не переставала мрачным голосом читать молитвы. Около полуночи нас разбудил крик:

– Она меня держит, она меня держит! Отпусти меня, творение Сатаны!

Это была Сара Осборн, чьи глаза почти вылезли на лоб. На кого она указывала пальцем? Разумеется, на меня! Я повернулась к Саре Гуд, чтобы взять в свидетельницы наглости и лицемерия нашей спутницы. Начинала ли та готовить свою защиту за мой счет? Разве не так? Иначе с чего бы она тоже начала кричать, уставившись на меня своими свиными глазками?

– Она меня держит, она меня держит! Отпусти меня, творение Сатаны!