Я, Титуба, ведьма из Салема

Полицейский с красными щеками, которые теперь были совершенно круглыми, утихомирил этот невыносимый гвалт, сильным ударом ноги вытолкнув меня из камеры. В конце концов он приковал меня к крюку в коридоре.

Пронзительный ночной ветер задувал через все замочные скважины.

2

Неделю мы провели в тюрьме, ожидая, пока завершится подготовка к тому, чтобы мы предстали перед судом Салема. И снова, несмотря на недавние разочарования и воспоминания о настоятельных советах Джона Индейца, я позволила завлечь себя в ловушку ложной дружбы. Я истекала кровью, дрожа от холода в коридоре, где была прикована; какая-то женщина просунула руку сквозь решетку и остановила полицейского:

– Здесь хватит места на двоих. Впустите это несчастное создание!

Женщина, которая сказала это, была молодой – не более двадцати трех лет – и красивой. Она, без всякой скромности отвергнув чепец, являла взору пышные волосы, черные как вороново крыло. В глазах некоторых одно это могло служить символом греховности, взывающей к наказанию. Глаза ее тоже были черными: не серыми, цвета грязной воды, не зеленого цвета злости, а черными, будто благодетельная ночная темнота. Женщина сходила за кувшином воды и, опустившись на колени, постаралась вымыть ссадины на моем лице. За работой она говорила будто сама себе, возможно, не ожидая ответа:

– Какой волшебный цвет у ее кожи! Как у нее получается под этим покровом скрывать свои чувства! Страх, тревогу, гнев, огорчение! У меня бы так никогда не получилось, меня бы постоянно выдавало движение крови.

Я остановила движения ее руки взад-вперед.

– Госпожа…

– Не называй меня «госпожа».

– Как же я тогда вас назову?

– По имени: Хестер. А тебя как зовут?

– Титуба.

– Титуба?

Она повторила это с восхищением.

– Откуда оно у тебя?

– Отец дал мне его при рождении.

– Твой отец?

Ее губа изогнулась в злобной гримасе.

– Ты носишь имя, которое тебе дал мужчина?

От удивления я несколько мгновений помолчала, затем возразила:

– Разве так не у всех женщин? Сперва фамилия отца, затем фамилия мужа.

Она задумалась.

– Я надеялась, что на некоторые общества власть этого закона не распространяется. На твое, например!

Теперь настала моя очередь задуматься.

– Может быть, в Африке, оттуда мы родом, так и есть. Но мы больше ничего не знаем об Африке, и она больше не имеет для нас значения.

По тому, как она ходила взад и вперед по узкой камере, я поняла, что она беременна. Я все еще находилась во власти потрясения, когда Хестер подошла ко мне и мягко спросила:

– Я слышала, что они называют тебя ведьмой. В чем они тебя обвиняют?

И на этот раз, позволив возобладать симпатии, которую эта девушка вызывала у меня, я вообразила, что смогу объяснить:

– Почему в вашем обществе…

Она жестко прервала меня:

– Это не мое общество. Разве я не такая же изгнанница, как ты? Запертая в этих стенах?

Я поправила себя:

– …разве не вкладывают в этом обществе, называя кого-то ведьмой, в это слово значение «зловредная»? Ведьма, раз уж нам приходится употреблять это слово, исправляет, расправляет, утешает, лечит…

Она прервала меня взрывом смеха:

– Значит, ты не читала Коттона Мэзера[24]!

Приняв торжественный вид, она набрала в грудь воздуха:

– «Ведьмы творят странные и зловредные вещи. Они не могут совершать настоящих чудес, которые выполняются только Избранными и Посланниками Господа».

Рассмеявшись в свою очередь, я спросила:

– А кто такой Коттон Мэзер?

Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, она взяла мое лицо в обе ладони.

– Не может быть, чтобы ты сделала что-то плохое, Титуба! Для этого, я уверена, ты слишком красива! Даже если они все будут обвинять тебя, я буду отстаивать твою невиновность!

Растроганная так, что невозможно выразить никакими словами, я осмелела настолько, что погладила ее по лицу и прошептала:

– Ты тоже красива, Хестер! В чем они тебя обвиняют?

Она быстро ответила:

– В супружеской измене!

Я посмотрела на нее с ужасом, так как знала, какое это серьезное прегрешение в глазах пуритан. Хестер продолжила:

– И пока я гнию здесь, тот, кто засадил мне в живот ребенка, ходит свободно куда захочет.

Я вздохнула:

– Почему ты его не обвинишь?

Она сделала оборот вокруг себя:

– А! Так ты не знаешь сладости мести!

– Мести? Признаться, не понимаю.

Хестер произнесла с необузданной страстью в голосе:

– Поверь, из нас двоих у меня меньше причин жаловаться. По крайней мере, если у него есть совесть, чего можно ожидать от божьего человека.

Я все более и более недоумевала. Должно быть, она это заметила, так как присела рядом со мной на грязной откидной койке:

– Наверно, если я хочу, чтобы ты что-нибудь поняла в моей истории, мне надо начать с самого начала.

Глубоко вздохнув, она поведала свою правду. Я жадно внимала каждому слову.