Я - твое поражение (СИ)

— Это неприемлемо, прошу разрешить мне уйти!

— Куда?! Мы только начали! Сейчас принесут жареных утят, ты же любишь их, а? Мой добродетельный чистоплюй! Жри и славь меня! Эх, был бы твой Гефестион девкой, клянусь Афродитой, я бы их поженил, глядишь, мой внук тоже стал бы из благородных греков! Умел бы раздирать утку кончиками пальцев!

Я не мог более слышать оскорблений, коими царь осыпал отца. Развернувшись, бросился прочь и упал в твои объятия. Все оправдания вылетели из головы, только я вдохнул такой родной аромат твоего дыхания. Не говоря ни слова, ты поднял меня на руки и понёс, я не сопротивлялся. Наверно, со стороны мы выглядели комично: мои длинные ноги, как журавлиные лапы, вздымались острыми коленками. Возможно, кто-то и смеялся над нами, но я никого не видел, никого, кроме тебя, и ты, не отрываясь, смотрел в моё лицо.

— Люблю, люблю… — только и мог шептать, а мне казалось — ору на весь лагерь.

Как в дурманящем тумане, растворялся в своей любви и плыл туда, куда несло меня течение страсти.

— Я хочу тебя поцеловать, — донёсся далёкий теплый голос. Что я мог противопоставить ему? Ничего — только ищущие губы. О боги, первый настоящий поцелуй стал для меня открытием, не знаю, кто тебе объяснял технику, но ты вгрызся в мой рот, сплетая языки, лишая дыхания. Я распахнул глаза, не веря новому чувству, колени подогнулись, и я был готов рухнуть, если бы ты не поддержал меня за ягодицы. Ты застонал от недовольства, когда недостаток воздуха заставил ненадолго покинуть мой рот. Только сейчас я заметил, что ты, в отличие от меня, целовался с закрытыми глазами. Это было так мило, и я не удержался от улыбки.

— Мой Александр.

— Гефестион!

И больше ничего. Ни вопросов, ни оправданий. Нам не нужны были слова, даже дыхание казалось слишком грубым, оскорблением того чуда, которое родилось только что от соединения двух уст.

========== 4. Аминтор. ==========

Отношения с отцом становились всё хуже. Я искренне недоумевал: столь снисходительный к Филандеру и Полидевку, он, непонятно почему, стремился контролировать каждый мой шаг. В день нашей встречи в лагере, оставив отца на пиршестве, я заявился в палатку только под утро и нашёл его слишком трезвым и слишком злым. Не говоря ни слова, Аминтор сгрёб меня за длинные лохмы и принялся наносить удары ладонью по щекам.

— Где таскался? По чьим палатками бродил?

— Я был у Александра! С каких пор мне нельзя иметь друзей?

— У Александра? Отлично! Филипп этого хотел! Надеюсь, ты отлично выполнил его повеление?

Я понимал, что сейчас занимало отца. Грязные разговоры на пиру ещё не выветрились из головы.

— Папа, ничего не было! Мы… Мы только целовались!

— Целовались!

Моё последнее слово вызвало бурю негодования, отец принялся возить меня по полу и удары, до этого бывшие скорее громкими, нежели больными, изменили характер.

— Негодник! Неблагодарная скотина! Как ты мог решиться на такое!

— Да на что, папа?! На любовь? Ты отказываешь мне в праве любить? Почему?! Мне шестнадцать, многие ровесники уже давно занимаются этим!

Отец выпустил мои порядком измочаленные волосы и, отойдя, сел на скамью, указав место у своих ног.

— Я скажу, и ты примешь мои слова. Дело в том, что ты обещан Асклепию! Твоя матушка три дня мучилась в родах, все лекари, как один, утверждали, что она и ребёнок умрут. Я, не переставая, по много часов молился у родового алтаря, а когда, утомлённый, заснул, то мне явился Пион, ученик Асклепия, и сказал: «Не горюй, о благородный Аминтор! Жена родит тебе здорового сына, сильного духом и прекрасного телом. Асклепий пошлёт тебе и семье долгую славную жизнь — взамен лишь желает видеть Гефестиона своим жрецом. В двадцать лет пусть он обретёт голову и вступит под священные своды Асклепиона в Дельфах».

Через час благородная Адрия благополучно разрешилась тобой.

Как только я услышал пророчество, то задрожал, как раненый барс, закрывая лицо ладонями.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше?! Зачем отослал в Миезу?! Почему не запер в доме, чтобы я не узнал дружбы и любви? Ведь тогда мне было бы проще похоронить себя среди кашляющих стариков и ревматических старух!

— Я не хотел отнимать у тебя последней радости детства! Прости, мне действительно стоило выбрать Полидевка.

Глаза отца наполнились беспроглядной тоской, он пригладил мои взъерошенные пряди и поцеловал в макушку.

— Что мы можем против богов, сынок? Асклепий призвал тебя ещё до рождения, и кто я такой, чтобы спорить с могущественным покровителем семьи?

Отпустив меня, отец принялся начищать побывавший во многих сражениях щит. Я медленно вышел из палатки. Занимался рассвет, птицы, молчащие днём, щебетали наперебой, словно спешили спеть все свои песни до того времени, пока иссушающее солнце не войдёт в зенит. Всё в природе стремились к жизни, а я? Приговорён к тишине храма, к полумраку каменных залов, к медным треножникам с курящимися на них благовониями. Всё было напрасно! Воинские подвиги — не для меня, звон оружия и победные крики обойдут стороной Гефестиона! В двадцать он наденет серую мантию жреца и навсегда скроется в Асклепионе.