Я твой день в октябре

Лёха взял его за плечи, посмотрел в старые умные глаза друга с детства, да за какой-то час с небольшим и рассказал ему о жизни своей в семье Альтовых, о треснувшей любви, пропаже семьи, о московской окончательной размолвке. Ну и, конечно, «приговор» Надин, сквозь закрытую дверь вынесенный, тоже передал.

Дядя Миша слушал всё это без выражения на лице. Только губы изредка у него дрожали, да папирос выкурил с десяток.

– Обед готов. Давайте! – крикнула снизу в открытое окно тётя Оля.

– А, ну тебя. Не пропадёт. Разогреешь, – Михалыч махнул ей рукой. – У нас тут дело мирового значения. Некогда нам!

– Ну и что думаешь, дядь Миш? – спокойно спросил Лёха и закурил. Пальцы слегка дрожали и пару спичек он сломал о коробок.

Молча сидел Михалыч минут десять, глядя прямо в старые доски ворот на заборе. Пальцами он скручивал сыромятный ремень возле бедра, а головой покачивал в такт каким-то мыслям своим. Глубоким, уверенным.

– Тебе не надо туда идти больше. Звонить не надо, – сказал он наконец хрипло и откашлялся. Волновался, видно. – Они все тебя ждут. И тесть с тёщей, и жена с дочерью. Дочь пока не понимает ничего. А жена и новая твоя родня понимают как раз всё. Но только так, как им надо. А надо ей и тёще с тестем, чтобы ты лёг к её ногам. Чтобы по тебе можно было ходить всем им, а ты бы только счастлив был.

– Но намёка на это не было сроду, – возразил Лёха. – Они все говорили: живи и делай то, что любишь и хочешь.

– Ты, Ляксей, сам статьи пишешь. Рассказы. Песни. Как ты пишешь? – Михалыч уложил руки Лёхе на колени. – Как ты сам хочешь, да? Но сначала идёт начало. Оно может быть добрым и ласковым. Потом развитие идёт. Оно уже проясняет цель и задачу писания твоего, задумки твоей. А конец от начала может так отличаться, как зима от лета. В начале у тебя всё мягко и тепло, а в конце – жестко и холодно. Так и здесь у тебя. Сперва всё мило и любимо в тебе. Потом появляется цель – сделать тебя ручным и направить туда, куда им надо, чтобы семья твоя считалась весомой в обществе и властной. А ты брыкаешься. Не ложишься вроде подстилки. Но тебя должны дожать. Никто с тобой не собирается разводиться. Весь спектакль почти прошел. Остался финал. И вот он – холодный и жесткий как февраль. «Я с тобой жить не буду»

– Ты считаешь – провоцирует меня вся семья через Надежду? Так она уже в Москве меня как бы отшила. Не звонила, к себе не пускала, – Лёха насторожился. – Думаешь, это всё договорено с родителями?

– А то! Именно так! – дядя Миша покатался на тележке по двору и подъехал снова. – Ты что, знаешь, о чём они говорили до того, как тесть устроил тебя в школу эту, а не в какую-нибудь газетёнку московскую? Их там сто штук. А ему это – как два пальца…Отработал бы в ней пару лет и уехал с женой обратно. А он тебя легко туда втолкнул, куда захочешь – хрен попадешь. И учат там не сваи заколачивать, а властью уметь правильно орудовать. Шишкарей там готовят. Ну, вот и думай: на хрена он тебя в эту школу воткнул и как это заранее обговорил с женой твоей да с тёщей? И что твоей жене, которую ты вроде безумно любил, было сказано, чтобы она сделала тебя в Москве именно провинившимся и чтобы ты потом ползал и просился обратно?

– А, может, и не просился бы, – сказал Лёха.

– Не может, – Михалыч посмотрел на часы. – Портевешок пора пить, однако.

Ты чего ко мне пришел? Чтобы выяснить у меня, дурака калеченного и старого, проситься назад или не надо. И не говори, что нет, мол, хотел просто пообниматься да похвастаться новым образованием.

– Да прав ты, Михалыч, – впился в него глазами Лёха. – Да только на кой пёс им было такую шпионскую почти операцию проводить? Ну, взял бы, да и заставил меня служить компартии в обкоме. Он может. Заставить он кого хочешь, может. Туз козырный.

– Ага! – заржал дядя Миша. – Тебя заставишь! Ты ж как пружина. Чем сильнее надавишь, тем резче она выпрямится. И жена твоя это знает. И тесть с тёщей. А так, спектакль разыграли удачно и у тебя теперь выхода нет. Дочь без отца. Хорошая жена непокорного мужа пнула коленом под зад. Тестя ты подвел. Осрамил, можно сказать, перед московскими тузами, которых просил воткнуть тебя в ряды элиты коммунистической. Это плохо и тебя надо наказать. Нет у тебя выхода, по их разумению. Должен приползти и покаятся. Тебя простят. Но тогда ты останешься их общей подстилкой и дальше тебя можно двигать как пешку. Куда владыка подвинет. Вверх, конечно. Себе на замену. Больше у него нет шансов придержать власть на пенсии. Только через тебя. Послушного и преданного. Тебя это устраивает?

– А оно так и будет? Не густо разливаешь, Михалыч? – Лёха, кажется, сам увидел описанную картину его будущего.

– Попробуй, похлебай, – мрачно сказал дядя Миша. – Жена твоя здесь, в игре этой, тоже пешка. Её саму он вытащил на доступную ей верхотуру. Он ей отец и ноги лизать она ему не будет. Но сделать так, как он захочет, отказаться не посмеет.

– Так мне что делать? Валить подальше и забыть всё как страшный сон? – вздохнул Лёха.