Я ухожу

Старик снова переключил радио. На этот раз ему повезло. Он наткнулся на какую-то популярную песню, где мальчик сетовал, что девочка обещала любить его вечно, но вскоре не сдержала слово. Водитель облегченно выдохнул и поправил толстенные окуляры, сползающие с переносицы. Видимо, ему очень нравились истории, где девочки легко бросают слова на ветер, обманывая мальчиков, а последние потом страдают от этого и сочиняют подобные песни.

Между тем еле успевший на автобус пассажир медленно шел по полупустому салону. Шел неторопливо, разглядывая людей и словно что-то для себя отмечая. Как опытный ревизор, который не торопился рассказать о причине собственного появления.

Кондуктору, крепкой рослой женщине, он сразу не понравился. Голунцова Людмила даже оставила важное привычное занятие – лузганье семечек. Шелуху от которых, как человек воспитанный, а не быдло последнее, она складывала в прозрачный светло-розовый целлофановый пакет. И стала наблюдать за вошедшим.

Было в этом мужчине что-то опасное, хищное. Напоминал он Людмиле отощавшего голодного волка, который затесался в стаю бродячих собак. Видала Голунцова зэков, так уж жизнь-злодейка сложилась. И вот этот уж слишком походил на них.

Короткие, стриженные под ежик волосы заметно обелились сединой. Хотя его нельзя назвать старым. Уж всяко моложе ее Костика, который уже и пенсионер вовсе. Только поди ты проживи на пенсию, чтобы пусто было этим зажравшимся чиновникам.

А этот ничего, еще бодрячком. Правда, с виду так себе. Лицо грубое, будто наспех слепленное из застывающей глины, некрасивое. Этот крупный нос, стянутые в линию губы, но самое главное – глаза. Не было в них жизни, может быть когда-то она и плескалась, да кто-то вычерпал ее всю до дна. А человеку сказать забыли. Вот он и ходил, страдал, взглядом источая холодный отблеск стали.

Кондуктора немного смутила белая, с острыми шипами, роза, обернутая в прозрачный целлофан. Вот уж на кого, а на героя-любовника этот злодей явно не походил. Но между тем Людмила с уверенностью БелАЗа двинулась навстречу незнакомцу. Ей было все равно зэк ты или мент. Здесь ее территория, и все вошедшие подчиняются определенным правилам. Так было и будет всегда, исключений не существовало.

– Проезд оплачиваем, – громовым голосом приковала она вошедшего к месту.

Тон Людмилы не подразумевал никаких дискуссий и отстрочек. Здесь она была Зевсом и Тором, одновременно молнией и грозой. Поэтому у тебя оставалось лишь два варианта – подчиниться или… А нет, второго варианта не существовало.

Незнакомец улыбнулся. И неожиданно стал не таким неприятным. Будто всю нечеловечность у него выключили по щелчку пальцев. Людмила даже на мгновение растерялась подобному хамелеонизму.

Короткостриженный потянулся к внутреннему карману кожанной куртки и выудил старенькое портмоне с затертыми углами. Вот только вместе с этим выпала и другая занятная вещичка – еще не распечатанная чекушка какого-то дешевого коньяка. Такие обычно продаются в ценовой категории в ста рублей, иногда даже дешевле. А название подобных напитков лучше не запоминать. Только если для окулиста, на заданный вопрос: «При каких обстоятельствах потеряли зрение?».

Бутылка глухо упала на пол, привлекая внимания остальных пассажиров, но при этом не разбилась. Незнакомец довольно ловко подобрал ее, сунув обратно и виновато протянул Людмиле сотенную купюру. Даже шея у него покраснела, словно он стеснялся собственного внезапного разоблачения. Или не хотел, чтобы об этом знали все. Значит, не такой уж и пропащий.

Кондуктор даже на мгновение испытала к нему нечто вроде симпатии. Голунцова была русской женщиной, потому всегда питала слабость к сирым и убогим, часто жалея того, кого и не надо было бы вроде жалеть. И напротив, ругая тех, кому имелась нужда выплакаться.

Ко всему прочему, опять же, по личному опыту Людмила знала, что настоящие алкоголики ничего не стесняются. И наружу вывернутся ради пятидесяти грамм. А если трубы горят, то и чего плохого жди.

Кондуктор отдала билет и сдачу, после чего, как женщина опытная, предупредила.

– В автобусе спиртные напитки распивать нельзя.

– Я один не буду, – картинно прижал руку к сердцу, а точнее к тому месту, где была бутылка, пассажир. – Только если в компании прекрасной дамы.

Людмила хмыкнула и вернулась на свое место, усиленное дополнительной подушкой под задницу и переставленным мужем креслом со списанного автобуса. Самым удобным, какое он только смог найти. А после продолжила тихонько лузгать семечки, впрочем не сводя взгляда с пассажира. Тот разместился совсем рядом, через сиденье от нее. К тому же, в вечерний час воскресенья делать все равно было нечего. Вон даже пассажиров, включая этого «опасного», всего трое.