Я увожу к отверженным селениям

девкам ихним? Мужики живо ухайдокают за своих девок. До ложите на меня — вам позор, товарищ капитан, за то, что сол дат плохо воспитываете. Прошлым летом с работы вели заключенных, пятерых из автомата прикончили за то, что в лужу не легли. Вы у заключенных в котле одну картош ку гнилую оставляете. Я все на суду припомню!» Говор ливый барбос этот Малявин. Миша рыкнул на него: «Уби райся к такой матери! Завтра же дело твое в управление пойдет. Тебя как зачинщика пущу. А мне не грози! В управ лении не хуже твоего знают, что в глубинке делается. Тут во всех зонах половина доходяг. Что ж ты думаешь, они не пони мают, что к заключенным в котел рожки да ножки попадают...

Убитые сактированы, акты о их смерти тоже в управлении лежат. Катись отсюда!» Малявин рассопливился от страха:

259

«Простите, товарищ капитан, — хнычет он, — отблагодарю.

Мне из дома перевод скоро придет, не забуду вас». «Перевод переводом, — говорит Мишка, — а дело делом. Отрабатывай свою вину!» «Как отрабатывать, товарищ капитан?» — спраши вает Малявин. «Весна скоро, — поясняет Миша. — Побегут контрики. Без охотников их не поймаешь. Охотники тоже не очень-то идут. Скажешь ему о беглецах, а он тебе свое: «На медведей, однако, выгоднее охотиться, начальник: и мясо есть, и деньги будут. А за твоих башибузуков — крупы и денег мало дают. Опять же они — люди, живая душа, не трогают нас. Не гоже охотиться за ними...» Я на них с другого бока жму: «Так ты ж е обязан, — говорю, — советская власть велит!» «Однако я их не вижу, начальник. Увижу — словлю и приведу». На том и разговор кончается. Один охотник сказал мне: «Если б осер чали наши мужики на заключенных твоих — ни один бы из них не ушел. А деньгами, да крупой не приманишь мужиков. Кабы хоть один беглец убил охотника, а еще лучше — бабу его, или ребенка, скажем, вот тогда бы мы все поднялись». Ты Кузьму знаешь?» — спрашивает Михаил. «Знаю, — говорит Малявин, — самогонку с ним пил, пока деньги из дома были». Кузьма не местный, — говорит Михаил, — с тридцатого года здесь живет. Уважают его охотники больше, чем своего. У него на семьсот десятой командировке брат сводный срок отбывает.

Брат Кузьмы — контрик. Фамилии у них с братом — разные.

Кузьма через надзирателя одного задумал побег брату устро ить. Денег надзирателю дал и тот согласился завтра ночью помочь ему бежать. Мы уже три дня об этом знаем и молчим.

Вот если б завтрашней ночью пришел брат к Кузьме, хряснул его топором по башке, а потом и его самого кто-нибудь бы убил, все охотники на ноги встанут. Когда узнают про это, зубами беглецов загрызут. «Как же это может случиться? — спрашивает Малявин. — С чего этот контрик брата своего убивать станет? Чокнутый он? Пусть так. А кто же самого контрика убьет?» «А, к примеру, и ты всех троих», — говорит Мишка. И чувствую, на полной серьезности говорит. — «Зайдешь к Кузьме, выпьешь с ним, поболтаете, а как захмелеет, хлопнешь его, а с бабой проще простого справиться. Топор из зоны возьмешь, лагерный, потому что другого оружия тому фашисту взять негде. Самого фашиста — ломом или чем другим, что

260

найдешь у Кузьмы. Перед тем, как работать, перчатки оденешь, я тебе дам. Когда кончишь всю эту музыку, фашисту топор сунешь, чтоб отпечатки пальцев остались, и сразу же в барак к солдатам иди. Я скажу, что ты со мной все время был. Ника кого подозрения на тебя не упадет». «А если узнают?» — спра шивает Малявин. А голос дрожит, как у щенка шелудивого.

«Не скоро дознаются, — отвечает Михаил. — Мы только утром о побеге объявим. Пока поищем контрика — время уйдет. Кузь ма живет па отшибе. К нему не раньше вечера сосед какой заглянет, снег-то видишь какой. Следы заметет, ни один охот ник не разберется, что к чему. Допивай, Малявин, и пошли.

В дороге обсудим». Ушли они, а я и места себе не нахожу. Хо тела побежать к Кузьме, рассказать ему все и забоялась. Идти к нему километра три отсюда. Дорога не велика, но тайга, ночь.