Я увожу к отверженным селениям

— Катя! — закричала Любовь Антоновна, поднимая к ли цу руки, словно защищаясь от невидимого удара.

— Как ты можешь?! — дрогнувшим голосом спросила Ри та, прижимаясь к Елене Артемьевне.

— Так и могу! Ты ее спроси, вру я, аль нет. Она не мене моего видела, обе по восемь лет маемся, погодки мы с доктором по лагерям. Спроси! Спроси!

— Больного пожалеть можно... Каков он ни есть, а боль ной, — Аня говорила тихо, скорее раздумывая вслух. Она отве чала не Кате, а самой себе, своим мыслям.

— Пожалеть?! Они Ефросинью пожалели? Тебя пожалеют, когда сдыхать будешь?

— Капитан порошков дал для Ефросиньи... — робко воз разила Рита.

— За кольцо дал он! — закричала Катя, не думая о том, что ее слышит почти весь барак.

— За какое кольцо? — спросила Любовь Антоновна, под нимая на Катю заплаканные глаза.

— Y меня кольцо золотое было. Я отдала его, чтоб Ефро синью от работы отставили и принесли лекарств. Вот он с вами и послал. — Катя повысила голос до крика, так, чтоб ее слова услышали все, кто был в бараке.

212

— Он отнял у вас кольцо?

— Кольцо отдала ему я! Катя тут ни при чем.

— Он обокрал вас?! Мерзавец! А я-то, глупая, поверила...

— Любовь Антоновна всхлипнула.

— Я отдала ему сама.

— А я отниму силой! — Любовь Антоновна вскочила на ноги. Щеки ее порозовели. Волосы растрепались. Согнутые под какой-то невидимой тяжестью плечи распрямились. — С ними нельзя быть человеком!.. Жена умирает... Поверила в любовь его... Каплю порядочности... Думала, осталась та капля... Я не прощу ему!

— Он не вернет вам кольцо! В ваших услугах больше нужды нет... Зачем же ему терять ценную вещь? Мне и не нуж но оно... В очень грязных руках побывало...

— К золоту грязь не пристает.

— От такой грязи и золото заржавеет, Аня... Я не кольцо отдала, сердца кусок... И все ж не притронусь к нему... Возь мите себя в руки, Любовь Антоновна. Не губите жизнь из-за одного прохвоста.

— Их много.

— Они уйдут, без следа уйдут.

— Другие вырастут.

— И те уйдут. В прошлую войну солдат травили газами.

Проходил день, два, и газы уносило ветром. Крестьяне на той же земле, где задохнулись тысячи людей, сеяли хлеб, растили де тей, праздновали свадьбы... Они жили на мертвой земле. Жили и даже веселилась. И этих людей тоже сметет ветер.

— О ком вы говорите? О крестьянах, неповинных ни в чем, или о тех, кто отравил их землю?

— Конечно о последних, Любовь Антоновна. Крестьяне бу дут вечно жить на земле, как вечна сама земля. А травители уйдут навсегда! И вместе с ними те, кто сегодня держит нас здесь.

— Они успеют убить многих.

— Если вы дорожите жизнью человека, спрячьте газ по дальше от людей. Или, еще лучше, уничтожьте его! Иначе беды не миновать. И если мы... — Елена Артемьевна не договорила, ее голос заглушил зычный крик надзирателя: — Кострожеги, ко мне!

213

Аня чуть помедлила, словно раздумывая, выходить ли? И, шумно вздохнув, так в жаркий полдень дышит неопытный пловец за минуту до своего первого прыжка с высокого трам плина, петоропясь пошла к выходу. Вслед за ней почти одно временно поднялась Рита и Катя.

— Ты куда? — тихо спросила Катя.

— С Аней пойду, — торопливым шепотом ответила Рита.

— Вместо кого?

— С тетей Валей поменялась.

— А она?

— Послезавтра за меня выйдет. — На лице Риты появи лись красные пятна. Она шла к выходу медленно, останавли ваясь почти па каждом шагу.

— Гражданин надзиратель! Моя фамилия Воробьева. Се годня я иду кострожегом вместо заключенной Голубевой.

— Мне лишь бы счет сошелся, — равнодушно согласился надзиратель.

— Холодно, — поежилась Катя.

— Дождя бы погуще... — потихоньку пожелала Аня.

У вахты к ним вышел начальник режима и коротко разъ яснил заключенным их обязанности.

— На каждый костер — два кострожега. Каждый из вас должен следить за напарницей и за другими кострами. Заме тишь что подозрительное — зови на помощь часового. Если одна полезет через забор, другая должна громко кричать: «Ча совой! Стреляй! Заключенный на заборе!» После крика сле дует лечь на землю и ждать, покуда не придут надзиратели.

За помощь беглецу — смерть. С побега живыми не вертаются.

Запомните! Тут глубинка! Чтоб костры горели в полную силу.

Притушит кто, иль заснет, десять суток карцера. Нечего сва ливать, что дрова сырые, как в прошлую ночь. Для каждого костра сто пятьдесят грамм бензина. Вот как заботимся о вас.

Под утро наколоть дров для завтрашней смены. Развести кострожегов по местам! — приказал начальник режима, уходя на вахту.