Я увожу к отверженным селениям

— Отпустите, капитан! Я дальше не пойду, — Любовь Ан тоновна присела на торчащий из земли невысокий пенек.

— Встаньте, доктор!

— Бить будете? Руками? Ногами?! Вы мне надоели, ка питан!

— Вы даже не узнали, для чего я вас к себе веду. Я, может, помириться с вами желаю.

— Оставьте меня в покое.

— Лизутка вас хочет видеть.

— Зато я не хочу ни на кого из вас смотреть. Она здорова?

В моей помощи не нуждается? Ну и великолепно.

— Вы — культурный человек, а понять не можете, что у меня, может, душа болит после вчерашнего.

— У вас есть душа? Не подозревала я.

— Вы думаете, что вы только одни чувствовать можете?

Я — такой же человек. Почище вас! — закричал капитан, по рывисто расстегивая шинель. Любовь Антоновна улыбнулась краешком губ, подняла с земли сухую ветку и легко разломила ее.

— Чему вы смеетесь, доктор? Вы знаете, что я могу сде лать?

— Ничего вы не можете, капитан. Отведите меня в зону или кончайте здесь... ах, да, убивать разрешается только при попытке к побегу... Я повернусь спиной — и стреляйте... в за тылок... Раньше герои требовали, чтоб им стреляли в лицо.

Мы лишены и этого последнего утешения. Что ж, я не жалею.

Никто не узнает и не расскажет, как умирали мы... Смотреть в лицо смерти... Романтично... благородно... Но у меня не тот возраст... К романтике не тянет. Хватит болтовни. Впрочем, я стара, мне простительно. Вы — мерзавец! Мелкий жулик!

241

Хам! Этого достаточно, чтоб меня пристрелить? Если мало, я плюну вам в лицо. Стреляйте, капитан! — Любовь Антоновна отбросила сломанную ветку, тщательно вытерла о платье руки, встала, повернулась спиной к капитану и спокойно пошла в сторону лагерной зоны. Капитан преградил ей дорогу.

— Я вовсе не хочу вас убивать, — торопливо заговорил он, вытирая со лба пот.

— Чего ж вы хотите? — безучастно спросила Любовь Ан тоновна. Капитан сжал пальцы так, что они захрустели, рас серженно фыркнул (так фырчит кошка, увидев, что мышь юрк нула в свою нору) и заговорил: — Сядьте, доктор!

— Я постою.

— Не стану вас неволить. Скажу вам правду. Меня посла ла к вам Лизутка.

— Она здорова?

— Спасибо, доктор, здорова. Вчера выпил я с устатку...

— Вы не были похожи на пьяного.

— Меня сразу не заметишь. Я ее, подлую, по семь стаканов пыо за раз. А с виду — ни в одном глазе... Такое, бывает, на творю, что и сам не рад. Удержу мне нет. Вы под горячую руку попались... То все бы сошло... Я бы вас сегодня из карцера выпустил, на том и помирились бы... Лизутка узнала. Пока я сидел вчера вечером у дружка охотника, лейтенант, он, бала болка такая, пришел домой ко мне и рассказал Лизе, что я вас ударил. Трепаться он умеет. Не язык, а помело поганое. Как в кино расписал. Про Ярое лав леву, что глаза у нее пулями выбили, про Воробьеву (чокнутая она, доктор) и про то, как я вас ударил и в карцер посадил. Кулак у меня тяжелый... я однажды по пьянке зашиб одного. Крепкая вы, жилистая...

скоро очнулись... Лизутка как узнала про вас — и в слезы: «Обидел ты доктора, — кричит, — она мне жизнь спасла, а ты ее кулаком употчевал в благодарность. Раз ты доктора моего не уважаешь, значит и я тебе не нужна. Ищи себе дру гую!» Я прикрикнул на нее, а она с кулаками на меня. Щеку поцарапала. Ваш брат это умеет. Я думал — перебесится она и в норму войдет. Какое там!.. Вещи собрала и уезжать надума ла к матери. «С первым же поездом уеду от тебя, бандит!»

По-всякому ругалась, почище вас, доктор. Как с ней сладишь?

242