Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Будем же исходить из этой таблички, прочесть которую можно следующим образом: для выигрыша два броска, или хода, должны иметь положительный результат. Это значит, что ожидание выигрыша равно для меня поначалу 1/4. Предположим, что я один бросок сделал. Если результат отрицательный, шансов у меня больше нет. Если он положительный, то у меня теперь один шанс из двух, 1/2. Это значит, что в ходе игры уровень моих шансов изменился в направлении возрастания.

Явления энергетические и природные всегда протекают в направлении выравнивания уровней. В то время как в мире сообщений и счисления вероятностей по мере роста информации разница уровней дифференцируется. Я не утверждаю, что она непременно увеличивается, потому что бывают случаи, когда она не увеличивается, но она, во всяком случае, не обязательно понижается и стремится, скорее, к увеличению.

Именно вокруг этого базового элемента и может организоваться все то, что именуем мы языком. Чтобы явился на свет язык нужны еще, правда, всякие маленькие штучки, вроде синтаксиса и орфографии. Но они даны нам с самого начала, ибо таблицы эти как раз и представляют собой такой синтаксис — именно поэтому и можем мы доверить машинам логические операции.

Другими словами, синтаксис предшествует в этой перспективе семантике. Кибернетика — это наука синтаксиса, именно она лучшее доказательство тому, что точные науки только и делают, что увязывают Реальное с синтаксисом.

Но тогда семантика, то есть все находящиеся в нашем распоряжении конкретные языки с их многозначностью, с их эмоциональным содержанием, с их человеческим смыслом — что они собой представляют? Не придется ли нам сказать, что семантика населена и обставлена человеческими желаниями?

Совершенно ясно, что смысл (sens) привносим в вещи именно мы. По крайней мере, для большинства вещей это так. Но справедливо ли будет утверждать, что все, циркулирующее в машине, смысла лишено вовсе? Конечно, для любого смысла слова смысл это справедливо не будет, так как чтобы сообщение было сообщением, оно должно быть не просто последовательностью знаков, а последовательностью знаков так или иначе ориентированных. Чтобы оно функционировало в соответствии с синтаксисом, необходимо, чтобы машина эта работала осмысленно в смысле целенаправленно. И когда я говорю машина, вы прекрасно понимаете, что не просто о маленькой коробочке идет речь — ведь когда я пишу на листке бумаги, когда проделываю преобразования над нулями и единицами, продукция эта тоже всегда ориентирована, к чему-то направлена.

Поэтому суждение, согласно которому человеческое желание, и только оно одно, вводит внутрь первоначального языка какой-то смысл, не является вполне справедливым. Доказательством служит то, что машина не выдает нам абсолютно ничего, кроме того, что мы от нее ожидаем. То есть не столько то, что нас интересует, сколько то, что мы заранее предвидели. И останавливается она ровно в том месте, где мы заранее решили, что она должна остановиться и где будет считан с нее определенный результат.

Принципы этой системы заложены уже в игре. Как могла бы игра возникнуть и продолжаться, не опирайся она на понятие шанса, то есть на своего рода чистое ожидание, что уже само по себе есть некоторый смысл?

Вот он, символ в чистейшей свой форме. Но уже в этой форме может, однако, встретиться нечто большее, чем просто ошибки синтаксиса. Ошибки синтаксиса способны породить лишь ошибки, они всего-навсего случайности. А вот неправильное программирование дает результаты ложные. Уже на этом уровне, таким образом, затронуты оказываются истинное и ложное как таковые. Что значит это для нас, аналитиков? С чем имеем мы дело в лице человеческого субъекта, который к нам обращается?

Речь (discours) его нечиста. Нечиста в смысле просто ошибок синтаксиса? Конечно, нет. Весь психоанализ как раз на том

по справедливости и основан, что извлечение из речей человека чего-то ценного — это вовсе не вопрос логики. По ту сторону этих речей — имеющих, конечно, свой смысл — ищем мы их другой, в другом смысле этого слова смысл — смысл, заложенный в символической функции, которая посредством этих речей сказывается. Одновременно иной, новый смысл получает при этом и само слово символ.

Вот здесь-то и выясняется бесценный факт, который преподносит нам кибернетика: существует нечто такое, что из символической функции человеческой речи исключить нельзя, — это роль, которая принадлежит в ней Воображаемому.