Я вам любви не обещаю

Георгий Алексеевич бесцельно бродил по комнатам. Прислуга, которая по-прежнему продолжала жить в квартире, в страхе притихла, не зная, чего ожидать от графа. Жалованье он платил исправно, но с тех пор, как исчезла mademoiselle Воробьёва, в квартире ни разу не появлялся, потому нынешний визит вызывал тревогу и недоумение.

Рывком открыв двери в гардеробную, Бахметьев застыл на пороге. Здесь все ещё витал едва различимый аромат её духов. Георгий Алексеевич прошёлся вдоль вешалок, провёл ладонью по одежде. Шарф цвета лаванды соскользнул с вешалки и упал на пол. Бахметьев наклонился, поднял его и зарылся лицом в тонкий шёлк. Её запах: смесь фиалки и резеды, он узнал бы его из тысячи других.

Скомкав шарф в кулаке, Бахметьев засунул его в рукав мундира. Дарья, осторожно подсматривавшая из-за приоткрытой в будуар двери, испуганно охнула, встретившись с ним взглядом. Глаза графа могли прожечь насквозь, столь неприкрытая ярость бушевала в них. Отшатнувшись от двери, горничная поспешила уйти, но он в два шага настиг её и больно ухватил за руку.

— Собирайся, в Бахметьево поедешь, — зло произнёс он. — Довольно без дела здесь околачиваться.

— А с этим что делать? — обвела глазами спальню и гардеробную Дарья.

— Мне все равно, — окаменело лицо Бахметьева. — Ежели что приглянулось, можешь себе забрать, остальное выкинуть.

— Как выкинуть?! — ахнула Дарья. — А коли Вера Николавна вернётся?

— Не вернётся! — выпустил её руку Бахметьев.

— И рисунки выкинуть? — робко спросила горничная.

Бахметьев задумался, а потом молча кивнул и, развернувшись на каблуках, поспешил в переднюю, желая покинуть это место и никогда более сюда не возвращаться. Всё! Довольно! Пора проститься с прошлым.

Из квартиры на Фонтанке он поехал прямиком к Ляпустину. Велел тому рассчитать остальную прислугу. Валериан Иннокентьевич осмелился поинтересоваться дальнейшими указаниями графа относительно поисков mademoiselle Воробьёвой, на что получил ответ, что все поиски следует прекратить и никогда более об этом даже не упоминать.

Вернувшись к себе на Литейный, Георгий Алексеевич заперся в кабинете с графином бренди. Налив полный стакан, Бахметьев присел на край стола, вытащил из рукава шарфик и пропустил нежный шёлк меж пальцами. Подбросил его в воздух и проследил глазами, как тот медленно опустился на пушистый ковёр у его ног. Поддев его носком сапога, отпихнул сиреневый лоскут в сторону и отвернулся. Отпив большой глоток из стакана, поперхнулся. Гортань обожгло, потеплело в груди, расслабляя скованные напряжением мышцы шеи и плеч. Допил и снова налил. Достал из портсигара сигарету, чиркнул спичкой и закурил. Сизый табачный дым повис над столом. Голова закружилась, но Бахметьев вместо того, чтобы потушить сигарету сделал ещё одну глубокую затяжку. Слегка пошатываясь, наклонился и поднял злополучный шарф, дошёл до камина и медленно опустил его в тлеющие угли. Ткань задымилась, съёжилась и занялась ярким пламенем, а он все стоял и смотрел, как догорает последняя ниточка, связывавшая его с Верой.

— Вот и всё, — усмехнулся он, когда от тонкого шелка осталась лишь горстка пепла.

Ежели бы ещё можно было и память сжечь, как этот шарф. Но всё же стало легче. Сия страница в его жизни была перевёрнута, пусть и осталась недописанной до конца, но более ничего не хотел вписывать в эту историю. Всё с самого начала было в ней неправильно. С Верочкой он совершал одну ошибку за другой. Не надобно было так близко, так мучительно близко подпускать её к себе. Она должна была остаться для него всего лишь очередным увлечением, а не ноющей раной в сердце. Более он не совершит подобных ошибок.

* * *

Вершинин ждал письма или записки от Натали, но проходили дни, седмица за седмицей, а весточки всё не было. Он более не осмелился бывать у Епифановых, потому как молчание Натальи расценил как отказ. Что ж, оставалось смириться. Сам виноват. Вместо того чтобы попытаться произвести впечатление на свою предполагаемую невесту, он совершенно ослеплённый красотой её сестры, весь вечер не сводил глаз с Олеси. Стало быть, его увлечённость чужой наречённой не осталась незамеченной, и того ему не простили.

Минула зима. Столица с размахом гуляла Масленицу. Однако Вершинину было не до веселья, поскольку гулять ему было не на что, а за чужой счёт было неловко, хотя и звали неоднократно. Отношения с Бахметьевым испортились с того момента, как состоялся разговор в кабинете графа, на следующий день после визита к Епифановым. Константин Григорьевич был бы рад простить Бахметьеву его резкость, поскольку понимал причины, её вызвавшие, да только Георгий Алексеевич его сторонился, удостаивая лишь холодным кивком при встрече.