Я видел, как живет Италия

Наш последний резерв воды иссяк. Но в этих дворцах с их современными удобствами всегда можно найти выход из положения. В данном случае помогли многочисленные размокшие полотенца. Нам осталось только погасить последнюю лампочку, чтобы спастись от налета москитов, и сушиться под вечерним бризом. А потом? На войне как на войне. Мы засыпаем, не прочтя ни строчки.

Назавтра по настоянию Лиллы, которая всегда за справедливость, я, расплачиваясь по счету, заявляю рекламацию по всей форме. Оказывается, я имею право не на скидку, а на то, чтобы выслушать сетования дирекции, которая горько жалуется на строителей, стекольщиков, электриков и водопроводчиков.

— А каменщики, мсье! Ах! Не дай вам бог иметь дело с каменщиками! Ничего удивительного — все хорошие мастера уехали во Францию.

Мы убежали, не спросив сдачи. Да здравствуют отели-люкс! В машине Лилла наклоняется ко мне и целует:

— Благодарю за праздник в честь годовщины нашей свадьбы.

Это резюме. У Лиллы никогда не узнаешь, иронизирует она или нет.

И наконец Неаполь. Я люблю этот город особой, горячей любовью. Как здесь говорят Ci ho passione — я питаю к нему страсть. Люблю певцов, которые поют вам свои затасканные серенады такими голосами, от которых может свернуться майонез, даже если он приготовлен на оливковом масле.

Люблю неаполитанскую манеру отпускать комплименты. (Когда С. приводит нас обедать в клуб журналистов, он наставляет метрдотеля: — Не заставляй меня краснеть, это французы.)

Люблю их юмор. (Заказывая для нас по телефону комнату в пансионе, С. взрывается: — То есть как две кровати? Одну двуспальную семейную кровать. Это вам не англосаксы, а латиняне!)

Люблю кишащий людьми так называемый испанский квартал, его прямые улочки и внутренние комнаты, открытые взору прохожего, который видит старушку, похрапывающую в постели после обеда. Люблю шумный народ неаполитанских трущоб, проводящий на улице двадцать четыре часа в сутки.

Люблю пышную матрону, выставившую на улицу свой стол для глажения, и белье, как флаги, развешенное между балконами, и сапожника, рассказывающего о своих любовных похождениях скептически слушающим его guaglioni[193] и забивающего при этом гвозди в подметки. И эти четыре зада, свисающие на улицу из окна чьей-то комнаты, в темной глубине которой мерцает экран телевизора. Почему они смотрят телевизор через окно, если открыта дверь? Потому что у двери сидит за швейной машинкой женщина, которая шьет, не спуская глаз с экрана. И нарядных девушек, спорящих со своей mamma, которая, стоя на балконе третьего этажа, не соглашается дать им ключ от portone, опасаясь, что девушки поздно вернутся домой (эта мера, кстати, не достигает цели). И беременных женщин, которые при такой нужде радуются своему животу. И этого типа — пижона из пижонов, — который шепчет оправдания своей зардевшейся дульцинее, стоящей по Другую сторону оконной решетки, и старается пощекотать ей ушко кончиком усов. Меня так и подмывает сказать ему:

— Не волнуйся, она придет!

На что он, конечно, ответил бы:

— Я знаю, ma ci vuole (но так полагается).

И столяра, который запросто, прямо на улице, сколачивает гроб…

Мне кажется, что я люблю даже огромное отвратительное здание почты[194] и безобразный неоновый щит на Вольтурно, указывающий, где находится церковь.

На стоянке такси и извозчиков я притормаживаю, чтобы спросить дорогу. Один шофер любезно объясняет мне, дремлющий на козлах извозчик вмешивается:

— Не трать время. Он не иностранец, ты же слышишь, он говорит по-итальянски.

У меня назначена встреча с директором газеты. Он генуэзец, предупреждают меня, словно извиняясь, что не могут предложить мне настоящего неаполитанца.

Мне нравится и ужасающе безвкусная мемориальная доска, привешенная для удобства туристов к окну (пусть не обязательно к тому), через которое явилась муза к композитору, написавшему «Quando spunta la luna a Marecchiare»[195]. Я люблю и ее.

Я люблю здесь все, без исключения, и в том числе пассаж в чистейшем стиле метро, и знать не хочу, он ли подражание миланской Galleria или наоборот. И фуникулер… Но хватит. Я в этом случае лицо пристрастное, а книга и так уже разбухла.

Из Неаполя мы пускаемся в обратный путь, а дорога домой всегда навевает ностальгию.

Il conto — заключение

Ни для кого не секрет, что оба итальянских национальных блюда — pasta (макароны) и scampi fritti (жареные креветки) завезены Марко Поло с Дальнего Востока. Вероятно, он же импортировал и вечную озабоченность итальянца мнением других о его внешности — черта, типичная для китайцев (или японцев?).

Итальянцу ужасно важно, хорошо он выглядит или плохо. Это оправдывает его заботу об одежде, прическе. Здесь кокетливы и женщины, и мужчины…

Пока наш Пафнутий катит на север, мы беседуем, перескакивая с предмета на предмет. Лилла требует, чтобы я дал краткое определение итальянца. На это я отвечаю, что определение француза вызвало бы 42 миллиона опровержений.

— Ну и что ж! — парирует Лилла, — в Италии их будет всего на 6 миллионов больше.