Я всё ещё здесь (СИ)

Парень подходит ближе, касаясь ладонью её предплечья и чуть к себе разворачивая. Его брови вздымают вверх, покуда он видит облачившие себя слёзы, а после как спохватывается, хватая Лесю за плечи.

— В чём дело? — напористый тон будто говорит, что без ответа этот вопрос не останется. Она просто обязана дать вразумительную причину этому состоянию.

— Он выйдет на волю... — первый всхлип, слова еле различимы, но Михайлов не перестаёт слушать, лишь сильнее напрягается. — Как только докажут, что она сама себе вскрыла вены, — сначала непонимание, несколько секунд тишины, сквозь которых было слышно лишь тикающую стрелку настенных часов. А после его взгляд падает на зажатый в её руке мобильный. Голова отказывается воспринимать сказанное. — Он всегда будет выходить сухим из воды. Всегда, понимаешь? — её взгляд наконец поднимается, и глаза наконец умоляюще смотрят в пару глаз напротив. В пару опустошающихся глаз. — Она мертва, Морт. — По слуху снова бьёт убеждение в том, что воспринимать категорически не хочется, но эмоции девушки словно на ладони. Шатенка дрожит всем телом, не переставая ронять слёзы. — И ему будет плевать на твои попытки найти его и нанести вред, он лишь ударит по больному, убив ещё и меня. Ему плевать, кого лишать жизни. — Голос истерически срывается на последнем слове, Алеся снова подносит ладонь ко рту, стараясь прекратить непрекращающийся поток из глаз. — Прошу тебя, умоляю... — дрожащие руки тянутся к шатену, она сжимает пальчиками его свитер, стараясь вцепиться и держать так, словно Морт и не на месте стоит, а уйти порывается. Но этого не происходит. Парень лишь неподвижно стоит, глядя на какую-то невидимую точку, направив взгляд сквозь девушку. — Просто отпусти её. Её уже не вернёшь... — вздох, всхлип, мелкое эхо в тишине, — останься со мной... — мелкая дрожь от подбородка до кончиков пальцев, девушка опускает голову и утыкается лбом в каменную грудь, роняя последние слова, — не дай ему забрать и тебя.

Места для тишины отведено много. Предельно много. Её нарушают лишь нечастые всхлипы и стрелка настенных часов, что отсчитывает секунды до того, как сознание Михайлова примет всё сказанное. Только вот смириться с этим не хватит даже недель.

В омуте пронзающего сокрушения он даже не в силах поднять руки, дабы обнять жмущуюся к нему Лесю. Сердце нещадно щемит, адское марево боли держит в тисках сознательную часть рассудка, а после на душе вдруг становится невыносимо пусто, отчего хочется выть волком. И мучительно больно оттого, что эта опустошающая стадия лишь начало той неминуемой горечи, которую ему придётся вынести. Пускай и не одному, но от этого ни чуточку не легче. Теперь нужно будет как-то научиться с этим жить.

Очевидно, терзать меня расспросами этот придурок не спешил.

Только вальяжно перелистывал странички своего журнальчика, смачивая слюной пальцы. И какие-то стандартные вопросы задавал, на которые я отвечала, как психически нездоровая.

— Кем он тебе приходится? — грубый баритон режет маленькое пространство, он время от времени поднимает на меня глаза и видит, как я неловко поджимаю плечи. То ли от холода, то ли от мандража, то ли это просто танцы психики.

— Не знаю, — наконец выдаю самый хороший, по моему мнению, ответ. С дурака таков и спрос.

— Ты в курсе, какое количество людей он убил? — в курсе, как не прискорбно...

— Я не знаю, — снова жму плечами, изучаю глазами вздувшийся местами паркет. Ещё его усмешку слышу, как будто он весёлый преподаватель, а я глупая дурочка на его экзамене, пожимаю разве что плечами и ни черта не знаю.

— Ты убивала вместе с ним? — снова вопрос, но я и рта не успеваю раскрыть. — Или тоже не знаешь? — его веселит всё это, весь этот спектакль, пока за стенами Миронов подвергается чёрт пойми чему. И вот этого я уж точно не знаю, и не могу знать. Да и не хочу. И без того до жути тошно.

Снова шелест бумаги, он начинает заполнять какую-то графу, но наш высокоинтеллектуальный диалог вдруг прерывается, в кабинет заглядывает какой-то мужчина и просит допрашивающего меня на пару слов. За пределами кабинета, разумеется.

А мне ничего и не остаётся, кроме как ждать. Ждать ровно семь минут и сорок две секунды, потому что в этих душных квадратных метрах уже настолько успело опротиветь, что я не нашла ничего лучше, кроме как считать секунды на старых настенных часах.

Он заходит в кабинет снова, но только не садится за стол, как обычно. Лишь берёт со стола ключи и принимается за мои наручники. Пара манипуляций, и я слышу щелчок, после которого — свобода. Свобода рук, я потираю покрасневшие запястья и недоуменно на него пялюсь, вздымая брови.