«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

Так выглядит первый этап. Кульминационным пунктом этого этапа следует считать заседание бюро обкома от 22 октября 1948 года. Процесс над Дугадко в январе 1949 года, изгнание Данилкина из «Звезды» в феврале 1949 года. На нем, этом этапе, никак нельзя было остановиться. Требовалось выявить взаимосвязь явлений и событий. Тем более это нужно было сделать, что даже через убогий процесс над Дугадко отчетливо прошли три важных должностных лица – Семченко, Хмелевский и бывший министр химической промышленности Первухин²⁸⁾. Если в первый период стала вполне ясна политическая физиономия Дугадко и Хмелевского, то осталась в тени важная фигура – Семченко. Требовалось выполнить самую трудную и сложную часть поставленной задачи: показать истинное лицо Семченко и тех, кто его выдвинул на важнейший руководящий пост, кто его тщательно охраняет. Трудность состояла в том, что внешние (анкетные) данные Семченко вполне благополучны и не вызывают никаких подозрений. Он, в отличие от Дугадко, совсем непонятен массе людей. Пренебрегая этой трудностью, желая до конца довести начатое дело, я решил выступить и выступил в печати с серьезной корреспонденцией – «На кого опирается и почему отмалчивается т. Семченко?» («Звезда» за 21 апреля 1950 года). Кульминационным пунктом этого периода следует считать выступление с корреспонденцией в «Правде» 13 мая 1951 года против бюрократизма в Министерстве химической промышленности. Каким будет финал и когда он наступит, я пока не знаю. В промежутке между выступлением в «Звезде» и в «Правде» мной написана серия секретных писем на имя первого секретаря обкома т. Прасс[а]²⁹⁾, в ЦК и в «Правду».

Делаю существенную оговорку: тон и стиль писем крайне неудовлетворителен – много неряшливых, бестактных формулировок, которые вполне могут порождать неприятное впечатление об их авторе. В связи с этим нужно сделать пояснения. Тон писем объясняется тремя совсем немаловажными обстоятельствами. 1. Тем, что они писались в моменты сильного нервного напряжения – автор хорошо понимает, что с точки зрения личной безопасности такие письма писать совсем невыгодно, он их не переделывал и не шлифовал стилистически, чтобы сделать удобоваримыми и дипломатически неуязвимыми; они – черновики, интересны как документы человеческого настроения; 2. Автор знал, что пишет не в пансионы благородных девиц, а в важные руководящие органы и письма будут читать зрелые люди, способные отвеять мякину слов от зерен истины, он (возможно, это непростительная наивность) поэтому и не гнался за гладкими словами, не заменял резких, бестактных выражений удобоваримыми; 3. Оранье всегда противно в сравнении со спокойным разговором, а письма эти – крик человека, почуявшего серьезную опасность и пожелавшего привлечь к этой опасности внимание серьезных людей, могущих влиять на ход событий. Охотно признавая неуклюжесть писем, неловкость их стиля, я даже под страхом смерти не могу отказаться от тех основных положений, которые выдвинуты в письмах. В них поданы крайне важные сигналы. В них делается попытка до конца разобраться в истинном значении дугадковщины.

Как же я понимаю эту самую дугадковщину? Она есть не что иное, как новая форма классовой борьбы, как антисоветчина действием, как попытка спекулировать на патриотических чувствах советских людей, как стремление (Советской власти и партии большевиков совершенно ненужное) вбить клин между массами и руководящими органами, чтобы подорвать авторитет этих органов, оторвать их от масс. Кому же это на пользу? Только не партии, только не Сталину. Процветанию Дугадок, активной поддержке их, гонению таких, как Данилкин, могут обрадоваться лишь иностранные разведки. Это титовщина в тех местах, где не велась война, которые являются нашим военным потенциалом и арсеналом. На этом выводе я настаивал и буду настаивать – нет у меня реальных фактов, чтобы отказаться от него.

Дорого, крайне дорого достался мне этот вывод. Я не буду перечислять всех передряг и невзгод, сосредоточу внимание на самом главном. Мне привесили ярлык антисоветчика, имя мое все еще находится в рубрике по меньшей мере политически сомнительных людей. Сие длится вот уже почти четыре года. Если рассуждать по-человечески, то совсем не легко таскать такое ярмо. Таскаю его не по любви, а по острой партийной необходимости.