«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

– «Издыхающей» – неблагозвучно. Ухо режет.

– Ну и ухо же у вас… Что же вы порекомендуете взамен?

– Ну, скажем, погибающей, многострадальной… Вы же хорошо знаете русский язык.

– Знаю слегка… Но в моем лексиконе не нашлось более подходящего слова. Любопытно: а почему вы думаете, что слово «погибающей» лучше «издыхающей»?

– Оно, повторяю, благозвучней.

– А по объемному смыслу? Россия – не монашка, и речь идет о нашествии монголов. Мне хотелось резче подчеркнуть все жертвы, всю скорбь России.

– В цивилизованном мире принято употреблять слово «издыхающей» в тех случаях…

– Цивилизованный мир, цивилизованный мир! Сколько же он выпил крови из тела России! Я имею право говорить со всем цивилизованным миром такими словами, какие близки моему сердцу и прямо, точно отражают смысл события.

– Я вас не понимаю. Что вам стоит заменить только одно слово. Чик-чирик – и нет его.

– И готова прическа бобрик: волосок к волоску, как у отставного генерала, который не успел полысеть.

– В общем, надо заменить вульгаризм.

– Это приказ или совет?

– Как хотите, так и понимайте… Я такой текст не подпишу к печати.

– Из-за одного слова вы можете забраковать целый том?

– Могу. Рука не дрогнет. Что вы со мной сделаете?

– Ну и рука же у вас.

– Знаете ли, я не обладаю временем поговорить с вами более подробно. Вон они рукописи. И пишут, и пишут… Теперь берется за перо каждый, кому хочется побыстрее заколотить деньжонок, построить дачку, завести машину.

– Неужели есть такие?

– А вы думали! Если я начну перечислять имена, так и пальцев у вас не хватит.

– И меня эти рифмописцы читают?

– При упоминании вашего имени они всегда в ладоши хлопают. Великим называют, особенно в юбилейные дни. И статейки о вас кропают: опять же доходно, и никакой ответственности… Если бы вы задумали прочесть все, что посвящено вам, то жизни не хватило бы.

– А зачем же вы печатаете их?

– Как вам сказать… Злобы дня. К тому же они никогда не смотрят из-за слова: хоть весь текст заново переделай, но только напечатай.

– Покладистые ребята.

– А вы не решаетесь заменить только одно слово? Эх, вы!

– Не-ет! Слишком многозначительное выражение.

– Ну, тогда у вас ничего не выйдет.

– Пусть не выходит.

– До свидания… А может, решили?

– Отвяжитесь от меня… До следующего юбилея.

«Каменный холоп, – подумал Пушкин, удаляясь восвояси. – Жаль, что не смогу написать поэму под таким названием… Со мной он хотя разговаривает. А как он будет вести с теми, кого еще не зачислили в классики, кто принесет оригинальные произведения, каких еще нет в нашей литературе… Ничего, я тайком проникну в его кабинет и подслушаю разговоры с другими. Запишу эти разговоры и предложу к изданию. Посмотрим, что из этого получится… Интересно, а на каких же хлебах он так разъелся? И очень хорошо, что я успел выйти в свет раньше, чем он появился на свет. Всего можно ожидать от этакой физиономии. Вряд ли мне пришлось бы отбывать ссылку в Молдавии, на Кавказе и в селе Михайловском… В общем, Каменный холоп – цивилизованный болван».

2. Н.В. Гоголь и тот же самый редактор, но уже с хозяйственной жилкой

Он постучал в дверь и, получив разрешение, вошел в кабинет редактора. Сидевший за столом человек не сразу удостоил его своим взглядом. Воспользовавшись этим, вошедший успел обратить внимание на одну частность – на письменный прибор из уральских самоцветов. Что это за прибор! Чудный прибор! Он ли не сможет прибавить поэтического вдохновения особенно тогда, когда сочиняются приветствия-обязательства. Чернильницы-бадьи. Огромная ваза для ручек, карандашей и т. д. Рядом стоит фигура рыцаря, закованная в латы. Возле него лежит булава. Внимательный к мелочам, вошедший не мог не подумать: «Сколько же стоит такая безделушка? И что означает булава?». Ему помешали ответить на эти вопросы. Сидевший за столом наконец-то удостоил его своим взглядом и произнес тоном шибко занятого, шибко значительного человека:

– А! Это вы? Ну, что у вас?

– Это я, – робея, ответил посетитель. – Я решил побеспокоить вас потому…

– Давайте без предисловий.

– Я хочу узнать о судьбе моей рукописи. Про «Ревизора» спрашиваю. Уже год прошел.

– Про «Ревизора»? – наступила пауза. – Ах, про «Ревизора»! Помню, помню. Висит на нашем балансе такая рукопись. Кажется, мой предшественник заключил с вами договор и вам даже аванс выдали?

– Совершенно точно… Вот я и пришел узнать.

– Рецензии получены.

– Долго их писали. Ну, что же в них? Наверно, опять одна брань да поучения? Я ведь еще не совсем признанный.

– Хорошо, что вы способны на самокритику.

– Правда, Белинский хвалит, да и Пушкин высокого мнения.

– А я вас вынужден огорчить… Рецензенты единодушно возражают.

– Против чего же? Что их смущает? Кто они – рецензенты?

– О, рукопись вашу читали люди почтенные: два кандидата филологических наук, один видный журналист и профессор истории.

– Батюшки мои!

– Вы не можете пожаловаться, что к вам отнеслись невнимательно, бездушно… Сколько мы потратили денег на оплату рецензентам.

– Ну, извините, меня сейчас интересует не это.

– Рецензенты единодушно негодуют.

– Что их так встревожило?

– Общий тон вашего опуса.