Я взлечу

Nas называл сон кузеном смерти. И я вдруг понимаю, о чем он. Я не могу уснуть – думаю о смерти. И о пяти словах, которыми ее призвала: «Он целился мне в лицо».

Они лежали во мне тяжелым грузом, и, сказав их, я будто сняла с языка целую гору – но теперь мне кажется, что они никуда не делись. Я до сих пор их вижу – все семь слогов.

Он целился мне в лицо,

Моя тетя теперь все.

В этих пяти словах тетя Пуф услышала совсем другие: «Прошу тебя, прикончи его. Прошу тебя, сломай себе жизнь. Пусть все зовут тебя убийцей – я прошу тебя».

Мои пять слов всю ночь звенят в ушах. Я пишу тете еще два: «Ты как?»

Она не отвечает.

Наконец я все-таки засыпаю. Открываю глаза – у кровати сидит мама.

– Доброе утро, – тихо говорит она. – Все нормально?

Судя по освещению, уже рассвело.

– Ага. А что?

– Я к тебе несколько раз заглядывала, ты все ворочалась.

– А. – Я сажусь. Руки и ноги будто свинцовые. – А чего ты ко мне заглядывала?

– Я всегда смотрю, как вы с Треем спите. – Она гладит меня по щеке. – Бусечка, что случилось?

– Ничего.

Ей нельзя знать, что я заказала тете Пуф убить человека. И что у меня забрали цепочку. Ее сердце не выдержит.

Секреты все множатся.

– Ты не из-за той петиции расстроилась? – спрашивает Джей.

Точно, петиция. Забавно: на меня наставили ствол – и я совсем забыла, как меня все ненавидят за то, что я про эти самые стволы читаю.

– Ты знаешь про петицию?

– Угу. Джина и Шель прислали ссылку. Ты же знаешь, какие у тебя крестные. За тебя готовы взять стволы и пойти убивать, – фыркает она. – Чуть той женщине жопу не надрали. Но я попросила их не обращать внимания. И тебя прошу.

Теперь-то это легко. Но что, если Эмили права? Если мои слова правда опасны?

– Хорошо.

Джей целует меня в лоб.

– Вот и умница. Идем, – она похлопывает меня по ноге, – позавтракай перед школой.

Я проверяю телефон. Прошло одиннадцать часов – тетя Пуф не отвечает.

Мы идем на кухню. Трей еще спит. Сегодня он взял отгул, просто чуть-чуть отдохнуть.

Что-то… не то. Все странно неподвижно, и дома как будто тише обычного.

Джей лезет в шкафчик.

– Думаю, успеем до автобуса сделать тебе французский тост. Как моя мама готовила. У нее он назывался «потерянный хлеб».

Обожаю, когда Джей вспоминает рецепты своей мамы со времен жизни в Новом Орлеане. Никогда там не была, но, судя по еде, мне бы понравилось.

– Достану яйца.

Открываю холодильник – в лицо ударяет волна тепла и сырости. Еда таится под покровом тьмы.

– Слушай, похоже, холодильник сломался.

– Чего?! – спрашивает Джей, закрывает дверцу холодильника и открывает снова, как будто он от этого заработает. Не помогает. – Какого черта? – Тут она смотрит на плиту и кривится: – Вот блин.

На плите есть часы, и обычно на дисплее горят цифры. Сейчас – не горят. Джей щелкает выключателем – ничего. Бежит в коридор, включает свет там – ничего. У меня, в ванной, в гостиной – свет не загорается.

От беготни просыпается Трей и выходит в коридор, пытаясь продрать глаза.

– Что такое?

– Отключили электричество, – отвечает Джей.

– В смысле? У нас же есть еще время!

– Я тоже так думала! Их работник сказал… обещал… я попросила еще неделю отсрочки. – Джей прячет лицо в ладони. – Боже, только не теперь! Почему именно сегодня? Я только-только накупила еды!

И теперь она вся через несколько дней испортится.

Твою мать. Мы могли заложить цепочку и заплатить за свет. Твою мать. Твою мать!

Джей отнимает руки от лица, выпрямляется.

– Ну уж нет. Хватит. Мы не будем сидеть и себя жалеть.

– Но, ма… – Даже у Трея в голосе отчаяние.

– Я сказала, хватит. Мы на дне, но мы не сдаемся, слышишь? Это все мелкие неудачи.

Как-то слишком больно они бьют для мелких неудач.

Но самый главный удар, похоже, еще впереди.

Одиннадцать часов и двадцать минут нет вестей от тети Пуф.

Двадцать три

Плита у нас тоже электрическая, значит, никаких тостов. Обхожусь хлопьями.

В автобусе я почти все время молчу. Сегодня мы с Сонни вдвоем. Он сказал, что зашел к Малику, но тетя Шель говорит, Малик вляпался в какую-то переделку, ему подбили глаз, и в школу он не пойдет – будет приходить в себя. Значит, как я и просила, он ничего не сказал.

Казалось бы, хорошая новость, но мне от нее почему-то только хуже. Малик никогда не пропускает школу. Либо Король серьезно повредил ему глаз, либо он так сильно перепугался, что без передышки никак.

В обоих случаях виновата я.

Но, может, и к лучшему, что сегодня Малик посидит дома. Хотя бы пока не увидит четырех вооруженных копов на охране.

Они с Шеной оказались правы: в Мидтауне решили, что мы, цветные, представляем опасность. Мы, как обычно, проходим через рамки, но очень сложно оторвать взгляд от пистолетов за поясом у копов. Как будто я не в школу пришла, а в тюрьму.

Поэтому возвращаться домой после школы радостно, хотя дома темно.

Мозг как будто составил плейлист из всех моих бед и крутит на повторе: вот в меня целятся из пистолета, вот газетная статья про мою песню, вот Лонг и Тэйт швыряют меня на пол, вот в школе копы, вот нам отключают электричество… Вот тетя Пуф.

Двадцать часов – и ни весточки.