Я за тебя умру

— Она велела не показываться никому на глаза, — пожаловался Джим. — Так я и бегал из комнаты в комнату… а потом они отправились на прогулку! Я до семи не спал!

— Никакой дряни не нашли? — жадно спросил Петтигру.

— Дряни? Ну, этот драндулет, в котором я спал… он тридцать второго года.

— Это моя машина, — вмешалась мисс Трейнор. — Между прочим, очень хорошая.

Возможно, эта последняя реплика и побудила ее шагнуть вперед и протянуть доктору Кардиффу свежедоставленную кардиограмму, сопроводив сие действие несколькими словами из тех, что обычно называют «тщательно подобранными».

Неделю спустя флигель по-прежнему окружали розы — в саду были «Анжель Перне», и «Чероки», и «Цецилия Бруннер», а «Талисман» и «Блэк бой»^{206} веселой пестрой гурьбой лезли на крыльцо и выглядывали из-за угла. Возможно, их присутствие произвело эффект, которого обычно ждут от целебных трав, ибо Эммет избавился от своей малярии, даже не успев принять последнюю из зеленых пилюль. Скоро он вернулся к своим трудам, и именно под его диктовку — а поскольку это последнее слово звучит грубовато, давайте поправим дело замечанием, что в течение весьма продолжительных периодов не требовалось вовсе никаких слов, — проходили его встречи с секретаршей. И хотя розы вскоре отцвели до следующего года, можно было смело предполагать, что в отношениях этой пары они будут цвести всегда.

В апреле 1939 года Зельда и Скотт поехали отдохнуть на Кубу. Поездка получилась ужасной; он запил и вынужден был лечь в больницу в Нью-Йорке, а Зельда вернулась в больницу «Хайлендс» одна. Больше они с Фицджеральдом не увиделись. Рассказ «Поклон Люси и Элси» родился в этот период. Фицджеральд начал писать его почти сразу, когда, еще больной, вернулся из Нью-Йорка в Калифорнию.

Фицджеральд послал рассказ прямо Арнольду Гингричу, редактору «Эсквайра», в середине лета 1939 года. Гингрич дал его своему рецензенту Альфреду Смарту с запиской: «Ал, как вы смотрите на то, чтобы напечатать в «Эсквайре» этот современный вариант «Отцов и детей»? Пятнадцатого августа Смарт ответил отрицательно: «Письмо Эванса Джорджу весьма скабрезное, и католический мотив надо подчистить». На другой день Гингрич написал Фицджеральду письмо, подробно объяснив, что ему многое нравится в рассказе, но не упомянув ни о скабрезности письма Уордмана Эванса Джорджу, ни о «католическом мотиве». Он похвалил рассказ: «Рассказ, мне кажется, отличный», но выдвинул возражение против одной женитьбы. «Понимаю, что мое возражение касается самой сердцевины рассказа, и это не такая уж мелочь», — продолжает Гингрич почти извиняющимся тоном, но тем не менее просит об исправлении: «Нельзя ли чем-нибудь заменить вторую женитьбу?» Фицджеральд ничего не поменял.

Две дополнительные страницы в другом машинописном варианте показывают, что в фокусе рассказа были отношения не отцов и сыновей, а отцов и дочерей. В этом варианте рассказчик — Чонси Гарнетт, филадельфийский архитектор, друг семей и Люси, и ее молодого мужа Луэллина. Люси сбежала в Коннектикут, чтобы выйти за него замуж «как подобает», но затем все пошло наперекосяк. Эти две страницы с припиской Гингрича, к чему они относятся, сохранились и были возвращены фонду наследственного имущества Фицджеральда.

Поклон Люси и Элси ( перевод В. Голышева )

Каждый раз, когда Джордж Лоусон Дюбарри^{207} навещал отца на Кубе^{208}, случалось одно и то же. Почта Джорджа приходила на Кубу раньше его самого, и его отец, которого звали Лоусон Дюбарри — без Джорджа, — вскрывал письмо, прочитывал «Дорогой Джордж» (или иногда «Джордж, милый») и только тут понимал, что письмо — не ему. Тогда он, буквально закрыв глаза, всовывал письмо в конверт, а потом с виноватым видом объяснял сыну, как такое получилось.

То, что впоследствии Лоусон именовал «Этим письмом», пришло в его контору в «Пан-Американ рефайнинг компани»^{209} жарким днем в июле. То ли по вине запотевших очков, то ли из-за неопределенного обращения в письме: «Здравствуй, старина», Лоусон прочел первые странички, не сообразив, что это зачин сыновьей корреспонденции.

А дальше пришлось дочитать до конца.

Джорджу было восемнадцать лет, второкурсник университета в Нью-Хейвене, где учился и сам Лоусон. Мать Джорджа умерла, и Лоусон старательно и неуклюже справлялся с обязанностями папы-мамы, пока Джордж не шлепнулся в Йельский университет, как шлепается в лодку изнуренная рыба, поселив в отце надежду, что худшее позади.

Письмо, посланное из Парижа, было от соседа Джорджа по комнате в общежитии Уордмана Эванса. Прочтя его один раз, Лоусон подошел к двери и сказал секретарше: «Час к телефону не зовите».

Он вернулся к столу и прочел письмо второй раз. Пропустив язвительные замечания молодого человека об иностранных нравах и местах, он сосредоточил внимание на следующем: