Яичница из гангстеров

— Узнаем от друзей, когда какая-нибудь лошадь готова для скачек. А жокеев, мы… мы покупаем двух-трех. На этот раз один из них — женатый, гулял с девчонкой, и мы его этим держали. Рамирес был… просто… ошибкой, Скотт. Нашим прорывом. — К нему постепенно возвращалась уверенность. — Послушайте, Скотт, — сказал он. — Будьте благоразумны. Вы можете отдать меня в руки полиции, но они не станут держать меня. Вы знаете Вальдеса? Он камня на камне не оставит. Он покроет меня, отметет любые обвинения. Да и где доказательства? Их нет. Вы не можете выиграть, Скотт. А я, — я заплачу вам сто тысяч долларов.

— Этого недостаточно. — Сейчас я не видел его крадущейся руки, но знал, что он уже добрался до пистолета и собирается с духом, для решающего действия. Сейчас он сделает свою попытку. Я знал также, что он говорит правду. Я не смог бы поддержать свои обвинения убедительными доказательствами. Во всяком случае, в Мехико. Вальдес выручил бы его из любого положения, в какое бы я его не поставил.

— Я дам вам больше, все, все, что вы захотите.

— Этого недостаточно.

Он кусал губы.

— Вы дурак, Скотт. Каждый имеет свою цену. На вас тоже есть цена. Я знаю. — Голос его звучал все громче, все громче, все пронзительнее. — Вы тупы, тупы. Я же заплачу вам; вы…

Это был глупый поступок, но он его совершил. Внезапно он присел на пол, — я никогда не видел такого испуганного лица, как у него в этот миг, — но он вздернул вверх пистолет и выстрелил, прежде чем успел в меня прицелиться. Конечно, за этим выстрелом последовал бы второй, и третий, но я нажал на курок, и мой 38 грохнул и выплюнул пламя в живот Хэммонду. Он рванулся, пораженный пулей, и тогда я еще раз выстрелил, и увидел, что на груди его, там, где сердце, появилась маленькая дырочка.

Он отпрянул, натолкнулся на стол, голова его повисла на грудь. Но он все еще сжимал в руке пистолет, и я не мог рисковать. Я выстрелил ему в голову. Да, то, что Хэммонд сделал, было чертовски глупо. Но это вынудило меня спустить курок. Я должен был защищаться. Черт возьми, он же собирался пристрелить меня.

Он больше не шевелился. И никогда больше не шевельнется. Я не мог не согласиться с тем, что Хэммонд был прав: как и всякий другой, я имел свою цену; он только что ее оплатил. Я подумал также, что Вальдесу или Рату пришлось бы сильно попотеть, чтобы вызволить Хэммонда из этих неприятностей.

Оставалось еще несколько хвостов, включая Келли и другого верзилу, но с ними можно подождать. Я оставил Хэммонда на полу и вышел из комнаты. Больше всего мне хотелось убраться отсюда до того, как явится кто-нибудь из этих «мальчиков». Подождать с ними — это одно, а встретиться с ними в их собственном логове — совсем другое. Я быстро взбежал по лестнице на второй этаж.

Когда я открыл дверь, Елена все еще лежала на кровати, крепко прижимая руки к глазам. Я затворил дверь. Она медленно отняла руки от лица и взглянула на меня. Она долго смотрела на меня, и страх постепенно уходил из ее взгляда. Когда она заговорила, голос ее звучал хрипло.

— Я чуть не пропала, Шелл. Просто с ума сходила. Эти выстрелы… я думала, может это в тебя. Я хотела, чтобы ты вернулся ко мне. — Она прикусила губу, слегка пошевелилась; ее обнаженное тело тускло отсвечивало.

— Накинь что-нибудь, — сказал я. — Быстро. Мы должны поскорее убраться из чертова логова.

Я все еще был взвинчен, кровь все еще пульсировала в жилах, гудела голова. Она выхватила из шкафа плащ, — мужской непромокаемый плащ, — с содроганием надела его и бросила последний взгляд на Рата — мертвого, окровавленного, распростертого на полу.

— Пошли, — сказала она, отворачиваясь. — Бежим из чертова логова, Шелл…

Позже на ней все еще был этот плащ, но черта с два он ее закрывал. Он распахивался на груди и расходился треугольником ниже туго стянутой поясом талии. Она сидела на диване, в своей квартире, а я сидел рядом с ней и удивлялся, что за странные чудо-плащи производят в наши дни.

Действие наркотика прекратилось, да и на кой черт оно теперь нужно? Я наклонился к Елене, крепче притянул ее к себе. Она провела рукой по пластырю у меня на груди.

Ее лицо было на дюйм от моего, когда, прикрыв глаза отяжелевшими веками, она тихо и страстно сказала:

— Тебе больно. Но я буду очень осторожна, мой Шелл. Вот увидишь.

Я прижал ее к себе, поцеловал уголки ее губ, ее щеки и, приложив губы к ее уху, прошептал:

— Елена, лапушка, забудь об осторожности.

Улаживатель чужих бед

 Я огляделся, не зная, с чего начать. Это был неприятный момент. Я вообще не хотел начинать, не хотел уходить отсюда. Но контора была как множество других голливудских контор, — все с размахом, все дорогое, все парадное, а ее обитатель сидел без гроша в кармане.