Яичница из гангстеров

Я вынул из кармана шприц с морфием, оттянул кверху рукав, воткнул в руку иглу и выпустил половину морфия себе в кровь. Я знал, как это на меня подействует: морфий поднимет тонус, — правда, вызовет легкое головокружение, но зато убьет боль, так что я буду себя чувствовать почти нормально, — я смогу двигаться с достаточной быстротой и сохраню способность соображать.

Я вышел из машины и в темноте приблизился к дому. На дороге, ведущей к парадному, стоял паккард. В нижнем этаже светились окна, выделяясь среди густой зелени покрывавшего стены винограда. Я зашел к дому сзади, чувствуя, как морфий постепенно снимает боль. Кожу слегка покалывало.

Вдруг я услышал крик, тотчас оборвавшийся. Он донесся сверху, из окна как раз надо мной. Одно из окон во втором этаже было открыто, из него струился свет, и я снова услышал короткий крик, — именно из этого окна. Безобразные картины, одна другой страшнее, возникли в моем воображении, когда я смотрел на это окно, потом я подошел вплотную к стене и стал прямо под ним. Виноградные лозы вились по всей стене, но я не знал, выдержат ли они мой вес. Как во множестве других домов в Гернаваке, многие окна этого дома украшали маленькие террасы или балкончики, включая и то окно, которое меня интересовало. Я ухватился за одну лозу и повис на ней. Она склонилась, шелестя и царапая стену, но не сломалась.

Теперь я чувствовал какую-то легкость в голове и бодрость в теле, необычайная сила наполняла меня, и я совершенно не боялся того, что может со мной случиться. Я сбросил туфли и подтянулся на упругих стеблях, нащупывая, куда лучше поставить ногу, напрягая всю силу рук в стремлении вверх. Казалось, прошли не минуты, а часы, как будто время нарушило свой ход, но вот моя рука нащупала край балкона, и я впился в него пальцами, подтянулся и перелез через перила.

Я заглянул в комнату и увидел часть кровати и голую ногу. Я передвинулся чуть правее и вынул из чехла свой кольт 38. Елена, обнаженная, лежала на кровати, прижимаясь к ее спинке. Ее глаза были полны страха и отвращения. Мышцы на ее животе вздрагивали, грудь вздымалась, когда она в страхе ловила ртом воздух.

Я не видел никого, кроме нее. Сжимая в руке револьвер, я согнулся и в одно мгновение перемахнул через окно в комнату. Елена содрогнулась и перекатилась на другую сторону кровати, а я, попав в комнату, смотрел только на нее. Но в ту же самую минуту я не столько увидел, сколько почувствовал справа от меня какое-то движение. Я резко обернулся и направил револьвер на Рата, который ринулся на меня с искаженным, обезображенным лицом; в правой руке его блеснуло лезвие ножа, и он взмахнул им, метя мне в живот. Инстинктивно я выбросил руки навстречу устремлявшемуся ко мне лезвию и почувствовал, как он заскрежетал о мой револьвер и выбил его из моей руки.

Рат отдернул руку, снова занес надо мной нож, и я отступил в сторону. Я даже как-то не спешил, — казалось, на моей стороне все время на всем свете, — и когда острие ножа мелькнуло передо мной, я схватил Рата за его тощее запястье. Вторая рука сжала его локоть, и я как будто со стороны увидел, как нож повернулся, направляясь ему в грудь, как мои пальцы сомкнулись на его руке, удерживая в ней нож, и услышал, как он закричал от внезапной боли. Я крепко стиснул его локоть и изо всей силы толкнул его руку.

Рука подалась, направляя нож ему же в грудь. Медленно нож вошел в тело, медленно, на дюйм, еще на дюйм, и казалось, нет ни мышц, ни сухожилий, которые могли бы остановить тонкую сталь, когда она все глубже вонзалась ему в грудь, пока не вошла в нее вся до конца.

Рат отпрянул назад, рот его искривился. Не знаю, было ли то действие наркотика, или прилив крови к голове, но только мне показалось, что на лице его появилось выражение не страха или ужаса, но почти нечестивого удовольствия. Его губы раскрылись, обнажая зубы, глаза сузились. Я вспомнил слова Хатиты о том, что Рат хотел, чтобы ему причиняли боль, и вот теперь он чувствовал боль, смертельную боль.

Несколько секунд он неподвижно стоял передо мной, в то время, как его руки нащупали рукоятку ножа и слабо подергали ее; потом, все еще с тем странным, неестественным выражением, упал на колени. Медленно он опустился на пол и остался лежать, удерживаемый торчащей из груди рукояткой под странным неестественным углом. Смерть пришла к нему не сразу.

Я забыл сказать ему про Хатиту и очень жалел, что не вспомнил. Мне казалось, что Рат умер слишком счастливым.

Я поднял с пола револьвер и повернулся к кровати, чувствуя, что каждый нерв в моем теле напряжен и дрожит. Елена бросилась ко мне, прижалась головой к моему плечу, и весь ужас и отвращение, пережитые ею, как бы вылились из ее души непрерывным потоком слез.

— Шелл, — прошептала она, — о, господи, Шелл. — И прильнув ко мне, она прижимала меня к своему обнаженному телу.