Яик-Горынович

Братья закурили гусарские трубки и по мягким ворсистым коврам проследовали на второй этаж, где располагался рабочий кабинет Алексея. Вскоре слуга ввел туда четверых яицких казаков. Едва переступив порог, они дружно сорвали с голов высоченные овчинные шапки, чем всегда отличались яицкие от всех остальных казаков, двоеперстно закрестились в правый угол, повалились на колени. Афанасий Перфильев держал перед собой мятый лист с прошением.

– Прими, батюшка, Алексей Григорьевич, петицию от многострадального Яицкого войска, – глухо говорил он, уткнувшись бородатым лицом в ковер. – Заступись, отец родной, не дай всем нам вконец сгинуть… Век на ваше сиятельство Богу молиться будем.

– Встаньте, казаки, – приказал Алексей Орлов и многозначительно взглянул на брата. – Я думаю, Григорий, надо посодействовать служивым, помочь в их бедах… Мы им службу сослужим, они – нам. Ты как считаешь?

– Сам Григорий Орлов! – зашушукались между собой казаки, вставая с пола и отряхивая шаровары.

Преданно воззрились они на братьев, ожидая решения своей участи. Перфильев продолжал держать в вытянутой руке бумагу.

– Да положи ты ее, голубчик, – с улыбкой проговорил Григорий и, сделав несколько мягких шагов по ковру, взял у казака жалобу. Повернулся к брату. – Я считаю, что помочь надо. Я завтра же передам сие прошение в правительственный Сенат и буду ходатайствовать о прекращении следственных мер по розыску и поимке казака Петра Герасимова.

– Отец родной, утешил! – вновь повалились на колени яицкие делегаты.

Григорий Орлов остановил их взмахом руки. Положил мятую бумагу на стол, заходил вдоль стола по комнате.

– Биться лбами о пол не надо, казаки. Что толку? Головы-то чай не казенные… А известно ли вам, что объявился у вас на Яике один разбойник, беглый донской казак Емелька Пугачев? Назвавшись ложно покойным государем Петром Третьим, дерзкий самозванец собрал небольшую шайку из приставших к нему яицких казаков, вроде вора Чики и прочих мятежников, скрывавшихся от наказания за прошлогодний бунт и убийство генерала Траубенберга. Пожег крепости и форпосты, повесил многих господ офицеров и угрожает Оренбургу…

– Ни сном ни духом не ведали, ваше сиятельство, – соврали казаки. – Ах он злодей! Ах он каторжная душа!.. Да мы его собственными руками!.. Только прикажи.

Григорий Орлов благосклонно кивнул головой, следя за реакцией казаков. У него были такие же чувства к самозванцу, и потому он им поверил. Начал излагать суть своего хитроумного плана:

– Согласны ли вы, братцы, послужить государыне императрице и всему роду православному верой и правдой?

– Согласны, ваше сиятельство! На все согласны! Говори, что делать, – хором ответили казаки.

– А делать надо вот что, – продолжил Григорий Орлов. – Двое из вас останутся здесь, в заложниках. Двое отправятся на Яик, вольются в злодейскую толпу самозванца Пугачева, войдут к нему в доверие и постараются подговорить ближайших к вору яицких казаков, чтобы прекратили разбой, отлепились от злодея, а самого б связали и выдали губернатору Рейнсдорпу. Если прожект сей удастся, по возвращении вашем в Санкт-Петербург я обещаю решить дело в вашу пользу, освободить Яицкое войско от следствия и наказания, а вам за поимку самозванца выдам награду.

Тут же решено было, что поедут Афанасий Перфильев и Петр Герасимов, а Савелий Плотников с Иваном Герасимовым останутся в Петербурге. Казакам налили по доброй чарке водки (от пунша они отказались) и отпустили с миром, условившись на следующий день оформить все соответствующие дорожные документы и выдать деньги.

Глава 37 Степные фортеции

1

Борис Атаров, получив два тяжелых ранения во время штурма Рассыпной, был оставлен в крепости вместе с остальными ранеными пугачевцами на излечение. Новый комендант – бывший местный атаман – распределил их по дворам и назначил сиделок из казачек. Лекарств не было, денег на лечение – тоже: всю крепостную казну разграбили во время приступа батюшкины молодцы. Так что увечные воины были предоставлены самим себе – и Богу, да еще сердобольным хозяйкам, из жалости ухаживавшим за несчастными. Кое-кто умер сразу, другие, оклемавшись, медленно шли на поправку.

За Атаровым присматривала пожилая, дородная оренбургская казачка, Марфа, муж которой ушел с войском Петра Третьего под Оренбург. У хозяйки была куча малолетних ребятишек – мал мала меньше – и старшая дочь, семнадцатилетняя Анисья. Она часто подменяла мать у постели раненого, когда та была занята по хозяйству, меняла у Бориса повязки, стирала белье, кормила и поила его, как маленького.

Борис Атаров, ворочаясь в постели во время ночных бессонниц, не раз вспоминал тот страшный день, когда получил ранения. Огромную толпу людей у ворот, неразбериху, сутолоку, шум боя, оглушительный грохот пушек; пронзившие его, как огненным шомполом, пули.