Яик-Горынович

– Вот я и соображаю: заварили вы, казачки, кашу со своим набеглым царем, а дальше-то что? Признает его Расея? Генералы к нему на поклон придут? А, гляди, армия с турецкого фронта вернется, что тогда? Чуешь, казак, чем пахнет?..

– А тебе не все равно, на чьей стороне помирать? – усмехнулся Борис Атаров. – Что от армии, что от казаков – конец везде один. Пуля-то, сам говоришь, дура! А наше дело служивое…

– Да ты сам не будь дурак, – возразил Неволин. – Одно дело: с честью пасть в бою, не нарушив присягу, а другое – за разбой на виселице болтаться! Есть разница али нет?

– Мы за вольности наши казацкие бьемся, – не сдавался Борис, горячо доказывал Демиду. – За веру нашу древнюю, православную, за землю, коя кровью наших дедов и прадедов обильно полита, за родные хаты, за матерей и сестер наших… Нам есть за что помирать, солдат. А вот тебе за что? Земли у тебя и в помине нет – кругом барская, семьи с детишками тоже нету, потому как служишь ты двадцать пять лет… Ни кола, ни двора! Только солдатское жалованье, да и то – гроши!

– Правда твоя, казак, – тяжело вздохнув, согласился наконец Неволин. – Что и говори, собачья у нас жизнь… Ан и у вас не мед. Куда ни кинь, везде клин получается…

Шло время. Осень все сильнее давала о себе знать. По утрам начались заморозки. В небе уже не кричали улетающие на юг птичьи стаи. Жизнь в крепости текла размеренно и скучно, без происшествий. Бабы все так же возились по хозяйству, растили детей, получали редкие весточки от мужей, ушедших с армией Петра Третьего. Те писали, что государь захватил ближайшие крепости: Нижне-Озерную, Татищеву, Чернореченскую и приблизился к Оренбургу. Взять город с налета не удалось, и началась осада.

Борис тоже с интересом ловил скудные сведения о войске повстанцев, всей душой стремился туда, в свой полк. Расспрашивал о последних новостях хозяйскую дочку Анисью. Она отвечала скупо – сама толком ничего не знала, да и не понимала всего скудным девичьим умом. Ей бы все хихоньки да хахоньки! Известно, дело молодое. Борис с ней частенько шутил, даже порой заигрывал. Дела его шли на поправку, и молодая, горячая кровь дикого степняка давала о себе знать.

Анисья была статная, красивая лицом, черноокая казачка. Коса – до пояса, грудь – колесом, кожа на лице молочная, с розовым румянцем на щеках. Губы – как две спелые вишни. Глаз не оторвать! Борис без стеснения любовался ею и втайне желал. И что ему за дело до оставленной в Яицком городке Устиньи, которую давно не видел и уже почти позабыл. Анисья же была рядом, только протяни руку – и твоя. И ей нравился молодой красивый казак… То Борис безошибочно понял сразу.

– Анисья, иди на час, что-то скажу, – подзывал раскрасневшуюся девку Атаров.

– Что надоть? – послушно подбегала та, без стеснения присаживалась к нему на кровать. Смотрела в глаза не мигая, ласково и призывно.

– Маманя твоя никак в церкву на Дмитриев день собиралась?

– Нонче с утра поехала со знакомым извозчиком в Нижне-Озерную, – утвердительно кивнула Анисья. – Нашего-то батюшку татаровья во время штурма с колокольни сбросили, вот и нет теперь в церкви службы… Когда еще нового из Оренбурга пришлют, так бабы в соседнюю Нижне-Озерную церковь наладили ездить. Там еще служат.

– Далеко, небось? – посочувствовал Атаров, втайне радуясь, что остался наедине с девкой: ее малолетние братья и сестры не в счет.

– Более двадцати верст, пешком не дюже находишься, – сказала Анисья. – Вот и нанимают бабы в крепости стариков, чтоб туда и обратно свозили… Ну я пойду?

– Куда спешишь, Анюта, посиди еще, поболтаем, – не пустил ее казак, мягко ухватив за руку.

– Охота тебе со мной лясы точить?.. В городке, небось, зазноба ждет, дожидается? – предположила Анисья, польщенная ласковым именем и вниманием.

– Лучше тебя, Анюта, в городке не сыскать! – страстно выдохнул молодой казак и потянул девку на себя. – Иди до меня, не бойся…

Казачка, слабо сопротивляясь, скоро оказалась в его крепких объятиях. Ощутила на лице его горячие губы. Зажмурив от удовольствия глаза, засмеялась.

– Ой, Борис, щекотно… Борода колется.

Борис, все больше и больше распаляясь, нежно обнимал и лобызал девку в сахарные уста.

– Милая моя Анютка, люблю! Нет тебя краше в целом свете…

– Ой хватит, хватит, Борис, никак идет кто-то! – высвободилась наконец казачка.

Вскочила с кровати, торопливо оправляя на груди измятую кофту. Упругие девичьи груди при этом так и колыхнулись. Атаров, тяжело дыша, смотрел на нее горящими, жадными глазами.

– Сладкая моя…

– Да уж не горькая ягодка… – пошутила она. – Проглотишь – плеваться не будешь.

– Что ты, Анисья!.. – порывисто кинулся к ней Борис. – На край света с тобой… Только скажи – голову положу!

– Ну да, рыцарь!.. – хихикнула казачка.

– На вечер приходи… когда малышня уляжется.

– Мамка из Нижне-Озерной вернется…

– Может, припозднится, там заночует?

– Да ну тебя, Борька!.. – Казачка шутейно хлопнула его по лицу фартуком и убежала в горницу.