Якобинец

– Ты хочешь узнать замужем ли я? Нет.. Так изволь объяснить, что именно ты сейчас отмечаешь здесь в гордом одиночестве?

– Ты действительно хочешь знать? Ты помнишь, что произошло в Термидоре 94-го? Я не отмечаю, я поминаю.. в числе прочих самого себя.. Я был намерен пройти с Неподкупным весь путь до конца, чтобы не ждало впереди, слава или могила…, – свистящий шёпот и сузившиеся от боли глаза, – согласись, я же не виноват, что пережил весь этот кошмар и остался жив?!

Анриэтта слушала его с долей непонимания, с ужасом и жалостью.

– Но мне кажется, тебе уже хватит пить…

– Я совсем не так пьян, просто мне очень плохо.. Нас было трое, Пьер, Филипп и я.. друзья с детства.. а теперь я один.. Лоран отличный парень, но в ту жуткую ночь его не было в Ратуше .. Вот и ты не понимаешь.. кто теперь может понять, что я чувствую, что чувствуем все мы.. все, кто еще живы.. «Недобитки Термидора и фанатики», других и слов теперь для нас нет.., – и помолчав минуту продолжал другим тоном, – какой же я идиот.. прости… я так давно хотел увидеть тебя, а встретил и говорю лишь то, о чём следует молчать! Теперь ты сама не захочешь видеть меня…», – она встретила грустный и даже неуверенный взгляд тёмных глаз с покрасневшими белками, – ты не думай, что я спиваюсь, может я не умею жить, но умереть сумею достойно, просто этот день для меня особый..

– Я и не думаю о тебе ничего плохого, – Анриэтта мягко взяла его руки в свои, Норбер замер, – я сама давно хотела найти тебя. Ты сохранил мой адрес? Я и мои родственники всегда будут рады тебе. А сейчас, хочешь, я провожу тебя домой? Где ты живешь?

С удивительной жадностью уцепился Норбер за это предложение:

– Да, проводи меня, не уходи сейчас, мне очень плохо.. Я так давно хотел этой встречи…Я живу буквально за углом, на улице Сен-Жак.. близко..но ты не уходи, не оставляй меня сейчас..

Обстановка одинокой квартиры на улице Сен-Жак было весьма спартанской. Своеобразным украшением комнаты служили два портрета Робеспьера и Сен-Жюста, Анриэтта вздрогнула, узнав их и некоторое время отчего-то не могла отвести глаз..

Почувствовав на себе взгляд, она обернулась. Тёмные глаза с покрасневшими белками полные затаённой боли, грусти и неожиданной страсти не отрывались от её лица. Пошатываясь, он подошел к ней совсем близко:

– Ты ведь не исчезнешь так, как ушла она?», – в тихом голосе ясно чувствовалась мольба, – мне очень больно… и отчего все думают, что у меня нет сердца?…

В ярких глазах Анриэтты заблестели слёзы, протянув руки, она нежно коснулась небритых щёк, чувствуя, как он замер на секунды, боясь спугнуть её резким движением. Но видя, что молодая женщина не отстраняется, осторожно поднял её голову за подбородок и приник к горячим влажным губам..

Это были странные отношения, странные 4 года с 1798 до 1802. Анриэтта искренне любила его, но самому Норберу всегда мерещилось в её чувствах нечто досадное, напоминающее о благодарности. Его нежность тоже была вполне искренней, но можно ли это назвать любовью? Тем более, когда есть с чем сравнивать. Он и сам старался не задаваться этим вопросом. Внешне всё хорошо, но отчего же временами на душе кошки скребут…

Всё выглядело вполне радужно, если бы не поднимался некий осадок с глубины души. Он никак не мог решиться на знакомство с её родственниками, так как войти, таким образом, в их дом означало предстоящий брак, а Норбер не хотел жениться. А она первой не поднимала этой темы, хотя было видно, ждёт его решения. Её 10-летняя дочь Софи жила с ними, Норбер был неизменно внимателен и добр с ребёнком, и Анриэтта могла быть довольна.

Норбера огорчала и даже несколько раздражала излишняя на его взгляд пассивность Анриэтты, чрезмерная уступчивость и даже покорность, почти полное отсутствие собственных потребностей, взглядов и собственного мнения, независимых от потребностей, взглядов и мнения своего мужчины.

Свободное время она проводила с рукодельем, вязаньем или вышиваньем, кроме Библии и дамских романов почти ничего не читала. Была очень ласкова и послушна, кажется, даже смотрела на Норбера несколько снизу вверх, как на существо несравнимо более способное, умное и компетентное, впрочем, большинство мужчин считает именно эти качества воплощением идеальной женственности. Эти качества считались врождённо свойственными «слабому» полу, нормальными, их проявляли почти все девушки и женщины, за редкими исключениями в виде так называемых «синих чулков» или «амазонок».

И всё-таки Анриэтта на его взгляд была чрезмерно замкнутой в эмоциональном узком мире любовного и материнского чувства или в хозяйственных заботах. Природный ум молодой женщины был достаточно живой и острый, но малоразвитый.

Хуже другое, что Анриэтта, почти не испытывала внутренней потребности в интеллектуальном саморазвитии, в настоящем и глубоком, «не дамском» образовании. С ней, не имеющей абстрактно-отвлеченных, отличных от житейских вопросов интересов, Норберу было трудно говорить на равных, «на одном языке».