— Значит, доктор Сомов, — обратился я к Александру Францевичу после его ухода. — И что же он за птица?
— Он очень толковый доктор, — ответил Милц, — имеет свою частную практику.
— Что же он, в таком случае, в больнице делает? — удивился я.
— Ну так ведь наш попечитель, — начал пояснять доктор, — ну, господин Яковлев…
— Он что, — перебил я Милца, — к нему отношение имеет?
Александр Францевич усмехнулся:
— Сомов его личный семейный доктор.
— Вот как! То доктор, то управляющий, — я взглянул на доктора Милца, размышляя вслух, — и за всеми господин Яковлев?
— Вы что, полагаете, — встревожился доктор, — что это он мог интересоваться девушкой?
Было, от чего встревожиться. Яковлев был не просто богачом, он был весьма влиятельной фигурой в городе, и уважаемой, так как не был жаден и на благотворительность денег не жалел. Именно он финансировал городскую больницу и приют для сирот в Затонске. И мне следует быть крайне осторожным и дипломатичным, если я хочу что-либо от него узнать в плане полицейского расследования.
— Во всяком случае, эти отношения нужно проверить, — ответил я Милцу. — Ведь при таких-то обстоятельствах она могла и на шантаж пойти.
Вечером того же дня я беседовал в своем кабинете со студентом Вершининым. Господин студент был подавлен и расстроен, но говорил охотно. Видно было, что ему хочется поделиться своим горем, и он готов рассказывать о погибшей возлюбленной любому слушателю, даже мне.
— Она принципы свои имела! — говорил он убежденно. — Мнения самого резкого свойства не боялась высказывать!
— Положим. И что? — поощрил его я к дальнейшему рассказу.
— Да вот! — волнуясь, продолжал студент. — Да хоть бы Полкану этому влепила недавно. Он, знаете, гостей из трактира водил, совершенно непотребных. Так она, не стесняясь в выражениях, начала его из-за какого-то психа отчитывать. В больницу, говорит, его надо свести, а не ублажать. Если б я только уговорил ее уехать…
Он и вызывал мое сочувствие своей романтичной наивностью, и раздражал одновременно. Сколько я перевидал их за время работы, таких вот мальчиков, исполненных романтических иллюзий. Правда, я их обычно встречал тогда, когда их иллюзии были разбиты. А сами они обмануты, ограблены. А иногда и не живы.
— Не стоит брать на себя того, что не по силам, — попытался пояснить я ему.
— Нет! — он слышал только себя, и мои нравоучения вряд ли могли его остудить. — Она могла бы выучиться! И навсегда покончить со своим делом!
Он налил себе стакан воды и залпом выпил:
— Да! Только она не верила никогда!
— Потому что не первый Вы у нее такой, — со вздохом сказал я ему, — с романтическими чувствами.
Он смотрел на меня с плохо скрываемым возмущением, явно сдерживаясь с трудом. Мальчишка. И если не расстанется он со своими романтическими воззрениями, жизнь быстро его с ними разлучит и сделает это, по своему обыкновению, весьма болезненно. Но, как бы то ни было, Женю он не убивал, я в этом уверен. Надо будет Коробейникову сказать, пусть порадуется.
— Вы, Николай, свободны, — сказал я Вершинину.
— Я действительно свободен? — он удивился и как будто не сразу поверил. — Я могу идти?
— Да, я не вижу пока причин Вас задерживать, — ответил я, — но и из города не отлучайтесь.
Только Вершинин ушел, как раздался стук в дверь, и в кабинет в сопровождении дежурного вбежала запыхавшаяся Лиза Жолдина.
— Господин Штольман! — выпалила она взволнованно. — Меня Паша отправила к Вам. Ее Жорж забрал, в номера повел. На Малой Купеческой.
Ага! Вот и наш маньяк объявился. И повел Пашу в те же комнаты, между прочим, где нашли убитую Женю. Место понравилось? Ну, сейчас поглядим, что там у нас за садист завелся!
Я велел Лизе идти домой, а сам, прихватив револьвер, отправился на Малую Купеческую.
В меблированных комнатах было полутемно. Экономили даже на свечах в коридоре. Меня встретил хозяин, угодливо улыбавшийся неприятной улыбкой.
— Скажите-ка любезный, — спросил я его, — в каком номере только что уединилась парочка?
— Сударь, я не понимаю, — все с той же улыбкой прикинулся дурачком хозяин.
— Прекрасно Вы меня понимаете, — ответил я ему, пропуская в голос раздражение.
— Я не знаю, что Вы там себе вообразили, — упорствовал он, — но у нас приличное заведение. Ежели желаете комнату…
Мне надоело случать это вранье, и я ухватил его за ворот рубашки:
— Ну хорошо! Я из полиции! И советую Вам отвечать быстрее. В какой номер уединился господин средних лет с молоденькой девицей?
Он перепугался безмерно, заговорил сразу.
— Откуда же мне знать, что Вы полиция, — лепетал он извиняющимся тоном. — Может быть, муж какой-нибудь ревнивый! Они прошли-с в нумер шесть-с!
— Это там, где убийство было? — уточнил я.
— Точно так-с, — угодливо поклонился хозяин.
Я бросился вверх по лестнице. Надеюсь, я не опоздал и успею предотвратить еще одно убийство. Бегом поднялся на этаж, подошел к двери, прислушался. Два голоса, мужской и женский. Слов не разобрать.
— Дверь откройте! — заколотил я в дверь рукояткой револьвера. — Откройте немедленно!
— Минуту! — крикнул мужчина из-за двери.
За минуту можно убить человека. Да много для этого минуты!