Янтарное побережье

Отряд распустили. На прощание хорунжий дал Саду первое боевое задание, которое одному лишь ему во всем батальоне и можно было поручить с чистой совестью: отвезти Юзьку в Варшаву, поскольку та уперлась, что должна выяснить все на месте — а вдруг найдется какой-нибудь след, может, хоть похоронит родственников по-человечески.

Юзька весело распрощалась со своими женихами, обещая каждому к пасхе вернуться. Но в Варшаве она расклеилась. Сомнений не было — бомба разрушила не только дом, но и подвалы. Юзька сидела на развалинах и плакала в голос, по-бабьи. Сад пробовал было ее утешить, а потом сказал:

— Поедем ко мне, Юзька.

Она подняла лицо, полосатое от слез, отертых грязной рукой, и рассмеялась:

— Ой, Садик, ты уж скажешь…

— Почему бы нет, Юзька?

— Почему, почему… А что мне, Садик, там делать? Цветочки опылять на деревьях? Хорош и ты, мотылек, со мной рядом… Меня саму опылить бы надо. А ты, Садик… увалень какой-то… Да и годы.

Он весь сжался под обстрелом женского темперамента, жалко было смотреть.

— Ладно, потолкуем. Прожить-то с твоим садиком можно?

— Не с садиком, а с садом, — поспешно вставил он и, уже оправившись, горячо заговорил: — Это, знаете ли, не пустое место. Почти одни яблони. Хорошие деревья. До войны торговец из Варшавы приезжал за яблоками на грузовике…

— Ты дело говори: можно выжить или нет?

— В плохой год не пропадешь, в хороший — окупится.

— А мне, холера, все едино… Посмотрим, как там с твоим садом, Садик… Но если у тебя, холера, в войну деревья повырубали, халупу развалили и я зря туда тащусь… Боже тогда тебя храни!

И они отправились туда — шли, ехали… Впрочем, ей было все равно; в запасе оставалось еще три жениха, хоть одного да заставит сдержать слово. А он тащился ни жив ни мертв: а ну как вырубили? Странно, что в течение всех партизанских лет это ни разу не пришло ему в голову. Странно, он сам теперь удивлялся.

Майское солнышко припекало. Монотонно звенели жаворонки. Расстегнув пальто, они двигались в гору, узлы с каждым шагом становились все тяжелее. Юзька высматривала, где бы присесть; несколько километров песчаной дороги порядком ее измотали, но Сад, точно одержимый, почти бежал вверх по холму.

— Чего разогнался, псих?

— Вот за этой горкой, — просопел он.

— Ну и что из того, что за горкой? Прикажешь мне мчаться высунув язык?

Наконец вершина. Взору открывается пейзаж. Среди песчаных пустырей, скудных выгонов, чахлых лесочков на самом его дне озеро.

«Выкупаться бы», — думает девушка. Но ближе, на пологом склоне, ей является чудо: за обширным четырехугольником солидного забора ровные ряды цветущих яблонь и двухэтажный дом. Словно кто-то в пустыне выставил огромный букет цветов.

— Ты не набрехал, Садик. В самом деле кое-что есть, — говорит она, всматриваясь.

Но он уже ничего не слышит. Бежит, рвет на себя калитку, мчится между деревьями.

Из дома выходит, криво улыбаясь, учитель.

— Добрый день! Что за сюрприз! Так быстро… Как я рад!

Но он и этого не слышит. Ходит между яблоньками, осторожно притрагивается к цветам. Плачет. Наконец опускается на землю, прислоняется к стволу, закрывает глаза. Теперь сад, как большая пчела. Теперь рождается плод.

А там, у дороги, снова скрипит калитка. Входит Юзька. Она уже решила: «Сад будет мой».

Учитель кланяется ей в нерешительности. Что это еще за явление?

— А вы что тут делаете? Это не ваше.

— Я только караулю, уважаемая, чтоб не разворовали. И благодарность…

— Ладно, ладно, поблагодарить вас еще успеем. Хватит, накараулились. Мы уже вернулись.

— Мы?

— А что? Не нравится, да?

— Нет, нет, конечно… Я сейчас, сейчас выеду… надо только телегу, лошадь, чтобы вещи…

— Свои-то пожитки и на горбе унесете.

— Я попрошу…

— Проси, проси, сколько хочешь. Я еще проверю, как бы чего не пропало!

И сдержала слово. Только пианино недосчиталась. Но его немцы давным-давно вывезли. Юзька не желала этому верить, пока бедный учитель не притащил свидетелей из деревни, подтвердивших экспроприацию.

А Сад? Он жил. Он снова жил. Снова была у него под ногами своя земля — вся в бело-розовых лепестках, свое небо над головой, полное веток, цветущих и рождающих ровно столько, сколько впитали солнца и ветра. Была у него теперь и женщина, которой добивалось множество великолепных мужчин, а досталась она ему, увальню, впрочем, сперва следовало впитать в себя снова сад, надо было вернуться к себе так, будто ничего не произошло, будто так было всегда. А деревья, слегка уже запущенные, подросли, изменились. Это сразу бросалось в глаза: и потому все, что делала Юзька, было далеким, несущественным.

Итак, он является хозяином всего этого плодоносящего сада и отмеченного достатком дома, обширного, как шуба, скроенная с запасом на полноту, которая еще не обозначилась.