Все сказанное выше о России и бывшем СССР можно отнести и к Японии. Здесь исследователя ждут интересные и перспективные параллели. Начнем с термина
Трактовка отечественной истории именно в национальном ключе была традиционно присуща официальной японской историографии (а также педагогике, т.е. преподаванию истории в учебных заведениях) от древнейших хроник до 1945 г. Другой важной особенностью этой трактовки было постоянное подчеркивание этического аспекта национальной истории, понимавшейся не просто как сумма знаний, но прежде всего как средство гражданского и патриотического «морального воспитания». Можно по-разному оценивать содержание конкретных учебников и учебных программ по национальной истории, появившихся в данный период, но нельзя не отметить высокой результативности подобной идеологической обработки. Конечно, с течением времени патриотизм в официальной трактовке национальной истории нередко подменялся шовинизмом и ксенофобией, а на место этических и моральных истин ставились милитаристские лозунги, но в целом у большинства японцев была воспитана законная гордость за свою страну. Здоровое чувство национальной гордости является одним из условий успешного развития нации и государства, что в полной мере подтверждается опытом Японии в эпоху Мэйдзи и Тайсё. Однако переход его в шовинизм привел, как известно, к трагическому итогу.
Поражение Японии во Второй мировой войне и его политические, социальные и духовные последствия открыли новую эру не только в самой национальной истории, но и в ее восприятии. В один момент были сокрушены или поставлены под сомнение все фундаментальные ценности самосознания, воспитания и образования: «небесное» происхождение и сакральный характер императорского дома, вера в «божественную» миссию Японии в мире, в исключительность японского народа и в непобедимость японской армии. Отмена цензуры, амнистия политических заключенных, реформа системы образования, проведенная под жестким контролем оккупационных властей, в корне изменили восприятие национальной истории японским обществом. Раньше в нем царил принудительный консенсус, нарушать который было «непатриотично», да и просто опасно. Новые власти не отказались от идеи воздействия на общественное мнение и манипулирования им, но были вынуждены предоставить свободу слова своим оппонентам как справа, так и слева.
Эйфория вседозволенности охватила значительную часть японского общества; были полны оптимизма и деятели оккупационной администрации. Однако ветеран английского японоведения, ученый и дипломат Джордж Сэнсом, посетивший Японию осенью 1945 е, после бесед с ними писал: «Не думаю, что они понимают, насколько глубока и сильна японская интеллектуальная традиция; похоже, они полагают, что дать Японии новую систему образования так же просто, как портному — сшить новый костюм»95
. Прагматик и реалист, Сэнсом оказался прав.Дискуссии по проблемам национальной истории и ее трактовки не утихают в Японии все шестьдесят с лишним послевоенных лет, то замирая, то усиливаясь, но неизменно вовлекая в себя ученых, политиков, публицистов, общественных деятелей всех лагерей. Казалось бы, частный вопрос о преподавании истории в средней школе не одно десятилетие занимает важное место в программных документах политических партий и организаций и в предвыборных платформах кандидатов в депутаты. «Ожидать же завершения этих процессов можно будет лишь тогда, когда общество придет к определенному консенсусу относительно ценностей прошлого и настоящего или когда к согласию приведет его государство»96
. Эту характеристику положения дел в России можно применить и к Японии.