Япония в меняющемся мире

«Проблемы преподавания истории в нашей стране обсуждаются на протяжении полувека, последовавшего за поражением Японии во Второй мировой войне. Несмотря на все дебаты, проблемы так и не решены»⁹⁷. Эти слова из декларации Общества по созданию новых учебников истории, обнародованной 2 декабря 1996 г., могут служить эпиграфом к настоящей главе, тем более что за частным вопросом преподавания истории стоит глобальная проблема ее трактовки. Исследовать восприятие национальной истории в послевоенной Японии во всех его аспектах 一 значит дать анализ историографии и общественного мнения этих лет во всех подробностях, что потребует монографического исследования. Сейчас наша задача скромнее: проследить динамику «качания маятника» 一 основные изменения в восприятии национальной истории японским обществом, а также роль общественных организаций и гражданских движений в этом процессе, их отношения с бюрократическим и академическим истэблишментом. Трактовка национальной истории и руководство ее преподаванием всегда были важным компонентом государственной политики в области идеологии и образования. В то же время общественное мнение чутко реагировало на эту политику, оказывая на нее как опосредованное, так порой и непосредственное влияние.

Если хронологические рамки — от окончания Второй мировой войны до наших дней 一 заданы самим ходом событий, то выбор рассматриваемых сюжетов мотивирован их общественной значимостью и политической актуальностью. Это относится как к проблемам, так и к персоналиям, «знаковым фигурам» рассматриваемого процесса. Послевоенная японская историография знала много дискуссий по самому широкому кругу проблем — от происхождения японской нации до генезиса капитализма в Японии — но подлинно национальное значение приобрел, пожалуй, только один вопрос: война в Азии и на Тихом океане, ее причины и последствия. Сегодня вряд ли кто-то будет всерьез доказывать строгую и непререкаемую историчность древних хроник «Кодзики» («Записи о делах древности», 712) или «Нихон секи» («Анналы Японии», 720), остававшихся каноном официальной историографии до 1945 г. В то же время уже никто не повторяет утверждений марксистов-радикалов о духовной и культурной «отсталости» традиционной Японии. Японцы видят проявления государственной мудрости и в «закрытии» страны в начале эпохи Токугава, и в ее своевременном, хотя и вынужденном «открытии» два с небольшим столетия спустя. Никто больше не осуждает реформ периода Мэйдзи ни за чрезмерную европеизацию Японии, ни за недостаточность этой европеизации. Равным образом, мало кто сомневается в справедливости — разумеется, для Японии — русско-японской войны 1904-1905 гг., рассматриваемой как «борьба за существование» и сопротивление сильному агрессивному соседу, и только события 1930-1940-х годов остаются предметом страстной и бескомпромиссной полемики, поэтому главным образом на них я и остановлюсь.

Трудный путь к «золотой середине»

Отмена цензуры осенью 1945 г. не означала равной свободы для всех. Среди арестованных, интернированных или попавших под «чистки» были не только военные, чиновники и политики, но и публицисты, философы, деятели просвещения и даже ученые, отлученные от университетских кафедр и страниц престижных журналов и газет. С «запрещенными людьми» соседствовали выпущенные штабом оккупационных сил списки запрещенных книг: один из первых, от 15 декабря 1945 г., открывали «Основные принципы кокутай». Из старых учебников истории, как можно видеть на многих фотографиях первых послевоенных лет, централизованно вымарывались или вырезались абзацы и целые страницы. На смену прежним opinion-makefaM и присяжным истолкователям национальной истории немедленно явились новые.

В японской историографии первых полутора послевоенных десятилетий практически безраздельно господствовали марксисты различной ориентации 一 от ортодоксально-прокоммунистической до леволиберальной. «Знаковыми фигурами» здесь можно назвать, с одной стороны, догматика и сторонника «жесткой» линии Иноуэ Киёси, специалиста по новейшей истории Японии, а с другой, весьма умеренного философа и политолога Маруяма Масао, испытавшего сильное влияние европейского марксизма (ему посвящена следующая глава настоящей книги).