Япония в меняющемся мире

Перед обществом в целом и перед каждым японцем в частности встали одни и те же вопросы. Что делать? Как жить дальше? Кому верить? Кому вообще можно верить? Обращение к событиям недавнего прошлого 一 а из «настоящего» в «прошлое» оно превратилось поистине в один момент ——вызывало к жизни новые, каждый раз все более и более болезненные вопросы. Как же так получилось, что непобедимая Великая Японская Империя лежит в руинах, а священную землю божественной страны Ямато топчут сапоги тех, кого еще вчера пропаганда называла не иначе как варварами? Кто виноват в случившемся? Какую ответственность они должны понести? Почему силы небесные отвернулись от Японии? от императора? Может, и император в чем-то виноват?...

Верить было больше некому. На интеллектуальном горизонте Японии образовалась странная пустота. Вчерашние властители дум ушли в лучший мир или оказались вычеркнутыми из жизни волей обстоятельств. Только в течение одного 1945 г. умерли глава «киотосской школы», отмеченной влиянием неокантианства, Нисида Китаро, либеральный политический аналитик и популярный журналист Киёсава Киёси, марксист Тосака Дзюн и идеолог пана-зиатизма Мики Киёси. Другой идеолог паназиатизма и проповедник экспансии Окава Сюмэй оказался в тюрьме с клеймом «военного преступника». Видный политолог Рояма Масамити попал под действие чистки как депутат нижней палаты парламента, официально рекомендованный к избранию Ассоциацией помощи трону на выборах 1942 г.¹¹⁸. Лидер националистической историографии Хираидзуми Киёси после объявления рескрипта о капитуляции немедленно оставил кафедру в Токийском университете и уехал к себе на родину в префектуру Фукуи, опасаясь преследований и ареста. Философ и эссеист Вацудзи Тэцуро, известный трудами в области этики, спешно отдавал в печать работы, писавшиеся в годы войны «в стол», чтобы оправдаться перед читателями за свои прежние писания о «японском духе», одобрявшиеся властями и использовавшиеся в националистической пропаганде.

Еще полные сил и здоровья, но морально опустошенные, надломленные люди возвращались с войны, которую они вели до последнего 一 с верой, если не в победу, то в святость собственной миссии. Теперь оказывалось, что все это было зря, что война была агрессивной и преступной, а справедливым возмездием за нее стало поражение, сокрушительное для национального сознания и нестерпимо позорное для национальной гордости. Для той национальной гордости, как ее понимали еще вчера.

Возвращались с войны молодые офицеры армии и флота, еще вчера считавшиеся элитой и гордостью нации. В условиях новой Японии у них не было ни профессии, ни образования (военным врачам или инженерам в этом отношении повезло больше). Недавние выпускники военных училищ и академии, еще в мундирах, но уже без знаков различия, оказались в университетских аудиториях. Наиболее способные и амбициозные, отказывавшиеся признавать, по крайней мере, свое личное поражение в радикально переменившихся условиях жизни, заняли скамьи традиционной «кузницы» бюрократических кадров Японии 一 юридического факультета Токийского императорского университета, которому еще предстояло быть переименованным в государственный. Многим запомнился невысокий, худощавый молодой человек, примерно тех же лет, что и они сами, в белой рубашке и круглых очках в тонкой оправе 一 доцент Маруяма Масао. Он начал преподавать на факультете еще до войны, в 1937 г., но в те годы ничем особым себя не проявил. Теперь наступил его звездный час.

Этот «штатский», «штафирка», мимо которого они еще год назад гордо прошли бы не обернувшись, в своих белоснежных или шитых золотом мундирах, говорил им о том, что произошло и почему так произошло. Впрочем, он тоже имел личные основания судить о происшедшем, потому что в июле 1944 г. был призван в армию, служил в Хиросиме и стал свидетелем атомной бомбардировки. Сразу по окончании войны, еще не остывший от переполнявших его трагических впечатлений, Маруяма вернулся к преподаванию. Слушатели были вольны соглашаться или не соглашаться с ним, поскольку практически все, что он говорил, полностью противоречило тому, чему их учили не один десяток лет. но то, чему их учили, оказалось непригодным. Молодой доцент давал им альтернативу. Альтернативу для всех непривычную, для многих неприятную, но действенную.