Японская фантастическая проза

— То есть самоубийство по сговору между влюбленными...— В горле старика опять засвистело, но не от кашля, а потому, что ему стало смешно от собственных слов.— Японцы все же странный народ...

— Знаете, был даже момент, когда я в запале думал, что японцы меня поймут, стоит мне только к ним обратиться — шмыгнув носом, пробормотал профессор.— Ну, а потом я решил, что нельзя заставлять людей умирать вместе с возлюбленной, в которую сам влюблен...

— И наверное, не потому, что хотели владеть ею единолично, а потому, что, если бы вы обратились ко всем с призывом, неожиданно много людей разделили ваше настроение...

— Да, да, я думал, что меня поймут...— Профессор Тадокоро поднял к небу залитое слезами лицо.— Японцы... Они ведь не просто откуда-то переехали и стали жить на этих островах. Правда, и с теми, кто приехал уже потом, произошло то же самое... Японцы... Ведь это не только люди, понимаете? Японцы... это вот эти четыре острова и мелкие острова, эта природа, эти реки, горы, леса, травы, звери и птицы, города и села, следы и память, оставшиеся от живших прежде людей... Все это вместе и есть японцы. Человек ли, или гора Фудзи, или Японские Альпы, или река Тоне, или мыс Асидзури — все они одной крови. И если эта удивительная природа... эти острова...— все разрушится, исчезнет, погибнет... перестанут существовать и те, кого называют японцами...

Опять откуда-то донесся глухой взрыв. И через секунду раздался такой треск, словно ударили разом сотни молний. Где-то образовался разлом.

— Я вот думаю про себя... Вроде бы я не такой уж ограниченный человек,— продолжал профессор Тадокоро.— Где только в мире не побывал, разве что в Антарктиде не был. Смолоду разъезжал, изучая горы, континенты, природу. Когда на суше уже не осталось для меня нового, стал изучать дно океана. Конечно, я видел и страны, и людей в этих странах, но все это я воспринимал как проявление жизни, развивающейся на определенном земельном массиве в окружении специфической природы... Я любил эту планету, именуемую Землей. А увидев и поняв многое, я в конце концов влюбился в острова, в Японию. Наверное, я к ней пристрастен, ведь я тут родился. Но в мире трудно найти другое место с такой природой, на удивление разнообразной и по климату, и по рельефу... Для меня влюбиться в острова, именуемые Японией, было равносильно любви к самой чистокровной, самой типичной японской женщине... Так что, если женщина, любви к которой я посвятил всю жизнь, погибнет, для меня жизнь теряет смысл... В свои лета я не собираюсь влюбляться... Самое важное, чтобы я в последние минуты, в самые последние, был рядом с ней... Когда она будет умирать... Кто же еще примет ее последний вздох? Кто будет рядом, если не я?.. Кто больше...

Рыдания заглушили его слова.

Покашливание старика усилилось, затем затихло. И тогда он хрипло заговорил.

— Какой на удивление молодой народ японцы...— Старик тяжело перевел дух.— Вот вы говорите, что в вас много детского... Но ведь все японцы, не только вы, до сего времени были счастливыми младенцами... Если куда и отправлялись, всегда могли возвратиться обратно. Точно как малое дитя, которое бежит домой, к матери, и, уткнувшись в ее грудь, плачет, если ему не повезло в драке... Но... знаете, случается, что матери тоже погибают...

Веки старика дрогнули, взгляд стал отчужденным и рассеянным, словно он вспоминал что-то страшно далекое.

— Совсем еще маленьким я остался круглым сиротой... Потерял сразу и отца и мать во время извержения вулкана Бандай в 1888 году. По некоторым причинам... этот факт не упоминается в моей биографии. Было мне тогда семь лет. Меня взяла к себе одна молодая ласковая женщина... прекрасная, поистине японская женщина... И воспитывала меня, как родная мать, удивительно... Но и она погибла во время большого землетрясения Сёнай в 1894 году. Моя судьба до странности переплетена с землетрясениями и извержениями. Я прибежал туда, куда свозили тяжело раненых, кажется, это был буддийский храм... прижался к ней и плакал, плакал... А она истекала кровью... И я твердо решил, что умру вместе с ней... Может быть, она это почувствовала в свой смертный час не знаю... Но только перед тем, как навсегда закрыть глаза, она вдруг сказала: «Живи... пусть будет горько жить, все равно живи... и вырасти большим, стань взрослым...» Я три дня проплакал у ее тела...

Профессор Тадокоро слушал старика с почтительно опущенной головой.