Японская кукушка, или Семь богов счастья

Это чувство странно напоминало ей время, когда Райдон был такой же крошечный, как росток первоцвета, только что пробившегося из земли, чтобы поглядеть на солнце и расправить свои стреоловидные листья. Тогда маленькому сыну нужны были её забота и безграничное терпение, и первая улыбка, которую он подарил ей чуть скошенным в сторону крохотным ротиком, была незабываема, потому что говорила о его безграничной преданности и любви к ней.

«А может, всё дело не в нём, не в Гайкоку-джине, а в неумолимо надвигающейся старости? Я становлюсь очень сентиментальна», – думала она, пропалывая клумбы возле старой сосны, а та, скрипучими, неспешно покачивающимися ветвями, вторила её грустным мыслям:

«Да, да, с годами мы всё больше привязываемся даже к тем, кого раньше не очень привечали. Вот я, например, всегда злилась, когда ко мне прилетали крикливые сороки или пурпурные сойки. Только задумаешься о чём-то важном, а они тут как тут, громко щёлкают клювами, суетятся, перекрикивают друг дружку. Все мысли сразу разгоняют. А что теперь? Я только недавно заметила, как эти самые сойки красивы – на чёрных боках пурпурные полоски и на синем хвосте – белые стрелы. Загляденье! И даже сороки… сороки мне стали необыкновенно милы».

– А разве они и теперь не прилетают в мой сад? – спрашивала её Теруко, поднимая глаза на поникшую от времени верхушку Шизукэса-я. И, вздыхая, добавляла: – Птицы живут дольше, чем цветы.

«Верно, – соглашалась с ней сосна. – Но они почему-то стали прилетать гораздо реже. Видно, никому не интересны крючковатые ветки старух и их редкая, выгоревшая на солнце хвоя».

Она горько вздыхала и опять принималась скрипеть, ропща на суетность существования всего живого.

Теруко молчала. Она подумала, что, как и пурпурные сойки к старухе-сосне, её сын стал приезжать к ней всё реже и реже. И хототогису. Последний раз она к ней прилетела, когда расцвёл Гайкоку-джин. А Райдон так и не приехал на праздник хризантем. Когда он учился в Кайгун дайгакко, в Цукидзи, он к ней всегда приезжал. А потом… Потом она стала забывать его лицо. И давно не готовила его любимые кленовые лакомства момидзи и гречневую лапшу сабо. Все его одежды, выстиранные и идеально сложенные в холщовые пакеты, хранятся в доме. А его нет. Какая-то новая женщина, наверное, заполнила его душу новым важным смыслом. Что ж, это понятно. Этого следовало ожидать. Но она не обижается на него. Она получает от него письма. У него всё хорошо.

Теруко подняла глаза на Гайкоку-джина.

– Ну что? Как ты себя чувствуешь? – осторожно спросила она.

«Спасибо, у меня всё хорошо», – ответил цветок, но в голосе его уже появился отсвет той отчуждённости, что так трудно спрятать душам, приготовившимся к переходу в иной мир.

– Ты скоро покинешь меня? – спросила Теруко.

Её вопрос прозвучал как ответ. Цветок только вздохнул и виновато опустил голову. Несколько его лепестков слетело на гладко причёсанную, пожелтевшую траву.

«Ужасно неловко тебя огорчать, – сказал он, – но дни бегут так быстро… как облака. Мне так бы хотелось подольше остаться здесь. Но время неумолимо зовёт меня в даль, где я, возможно, был уже много раз, и вот мне опять пора собираться в путь».

– Да… – сказала Теруко. – Скоро по ночам будут морозы и, возможно, выпадет снег. Но знаешь, я постараюсь посадить тебя весной. И ты снова вернёшься сюда. К старой сосне.

«И ко мне», – не осмелившись выдать своих чувств вслух, подумала она.

«Правда?» – обрадовался Гайкоку-джин. В его голосе прозвучала надежда.

– Обещаю тебе, – твёрдо сказала Теруко и нежно дотронулась до его головы. Ещё несколько лепестков слетело на влажную землю.

«Ой, – смутился цветок. – Они падают так же быстро, как листья с дикого винограда».

– Ничего, – сказала Теруко, поглядев на голые ветки винограда у себя над головой. – Они тоже вернутся весной.

«Даже когда у тебя совсем не останется лепестков, Гайкоку-джин, я буду любить тебя не меньше», – хотела добавить она. И хотя из воспитания и своей природной скрытности она промолчала, цветок услышал её мысли и вспыхнул от радостного смущения. Порыв ветра сорвал с него несколько лепестков. Они ещё немного помолчали, и Теруко на прощание поклонилась ему.

«Я никогда не забуду тебя, Гайкоку джин, – сказал её поклон. – Спасибо, что ты пришёл ко мне».

«Я тебя тоже, – тонкой нотой осеннего ветра прошептал ей вслед цветок. – Я никогда тебя не забуду. Спасибо, что ты приютила меня в своём саду».

В эту же ночь подул сильный северный ветер. После полуночи подморозило. Гайкоку-джин покрылся инеем и к утру, потеряв все свои лепестки, голосом хототогису, залетевшей в сад, чтобы укрыться от непогоды, послал последние извинения Теруко за причинённую его уходом боль и, не дожидаясь восхода, умер.

18