Японская кукушка, или Семь богов счастья

После своего падения в овраг Костю я больше не видел. Он уехал. А я попал в больницу с дробным переломом лодыжки со смещением. Я не очень помню, как меня вытащили из оврага. Кажется, Костя побежал за Лесовым, и они меня дотащили до конюшни, а там сразу на подводу – и в больницу. Боль была ужасная, кость раздробилась на мелкие внутренние осколки, я был весь в липком поту, меня тошнило, и время от времени я впадал в какой-то бред – мне казалось, что я снова бегу в овраг, на полном ходу задеваю сук на старом бревне, лечу в яму, и надо мной опять гулким эхом многократно раздаётся Костин надрывный крик: «Подожди! Аким! Куда ты побежал?». Я закрывал уши ладонями, зарывался в подушку, но его голос преследовал меня, и я снова и снова разбегался, чтобы прыгнуть в овраг и снова услышать его крик. Этот кошмар длился несколько недель.

Меня долго лечили, сначала в больнице, а потом дома, нога опухла и почернела, я не мог ходить и только лежал в постели, подоткнутый со всех сторон одеялами, пледами и бабушкиными расшитыми думками, как то самое бревно, по причине которого я как следует так и не увиделся с Костей.

Вскоре я получил письмо от Коньковичей. Сначала, взглянув на конверт, я подумал, что это от Кости, и сердце моё сжалось – наверное, Костя пишет, что мы с ним больше не можем быть друзьями. Но когда я открыл конверт, то увидел, что письмо писано не Костей, а его отцом – Дмитрием Сергеевичем, профессором Коньковичем. Я был так поражён, что запомнил его текст наизусть.

«Многоуважаемый Аким Родионович!

Надеюсь, Вы поправляетесь и моё письмо найдёт Вас в добром здравии. По приезде Константина Дмитриевича после визита к Вам и длительного с ним разговора, я счёл своим долгом христианина и человека, чья профессиональная деятельность связана с просвещением, а не наоборот – с мракобесием и человеконенавистничеством, восстановить справедливость, так откровенно попранную в нашем учебном заведении по отношению к Вам. По сему спешу сообщить, что по моему прошению дело Ваше пересмотрено, все ведомости экзаменационной комиссии проверены, и решением ректора Чесальникова Вы приняты в академию сегодняшним числом. Бумага о решении будет Вам прислана на днях с курьерской почтой.

Искренне рад за Вас,

Конькович, Д. С.»

Вот это да! Я перечитывал письмо и никак не мог поверить, что всё написанное – правда. Я принят! Я всё-таки принят. Значит, Костя решил не рвать нашу дружбу из-за моего сомнительного происхождения, а наоборот помочь мне, а я как дурак на него взъелся? Я задохнулся от стыда за свою глупость. Как обрадуются мама, бабушка! Лесовой! От радости я забыл, что на моей ноге медицинская шина из твёрдой проволоки и рванулся с постели, чтобы вскочить на ноги, и тут же упал на кровать как тряпичная кукла. Я взвыл от боли. Как же я буду учиться, если совершенно не могу двигаться? Господи, почему Ты так жесток со мной? Сначала я не смог бы учиться вместе с Костей, потому что меня не приняли, теперь уже, когда меня приняли, я не мог даже встать на ноги, ибо каждое моё движение причиняло острую, невыносимую боль.

На мой крик прибежала бабушка. Увидев меня, лежащего поперёк кровати с искажённым от спазмы лицом, она заохала и принялась укладывать меня на место, подтыкая со всех сторон одеялами. Оправившись от боли, я показал ей письмо. Она просияла, но тут же растерянно посмотрела на мою ногу.

– Акимка, а как же ты, голубчик, будешь учиться, когда ты не можешь на ногу ступить?

Она села на край кровати, взяла меня за руку и мы оба задумались. По её встревоженному взгляду куда-то вперёд и чуть наверх я понял, что она тоже подумала о том, что и я – отчего-то Господь не хочет видеть меня студентом академии. Но вот отчего? Ответа на этот вопрос ни у неё, ни у меня не было.

Дни мои опять потекли серой, невыразительной чередой. Бумага о моём зачислении в академию пришла, как и обещал Костин отец, через день курьерской почтой. В сопроводительной записке ректор Чесальников сухо извинялся за ранее допущенную ошибку в ведомостях и ссылался на нерадивую работу секретаря приёмной комиссии академии г-на Звынкова, Е. П. Я не знал, кто такой Звынков, Е. П., но мне уже было не до него. Было ясно, что даже если я встану на ноги и смогу двигаться, то только на костылях, и потом, возможно, буду хромать всю жизнь, как Лесовой с его деревянной ногой. И потому об учёбе пока не было и речи.