Японская поэзия серебряного века

В верховьях реки
стоит кирпичный заводик.
Дым из трубы
тянется к облачному небу.
У подножья трубы река распростерла
пересохшее белое каменистое ложе,
где два лета подряд со своими учениками
я отлично проводил время,
отыскивая окаменевшие стволы грецкого ореха,
извлекая из мутного шумного потока
камни с отпечатками следов ископаемых животных.
А сейчас со всех сторон нависли темные горы.
Как-то раз заводик сгорел до основанья…
А сейчас над трубой вьется черная струйка дыма
и вливается в облака, заполнившие небо.
Небо стального цвета на горизонте,
постепенно сжимаясь, становится меньше и меньше…

Лошадь

День-деньской лошадь работала в поле,
понемногу загнивая, как картофельный клубень.
В голове у нее шумело,
на гриве, переливаясь в закатном сиянье,
повисли соляные кристаллики пота.
«Хруп-хруп-хруп-хруп» — она устало жевала
листочки мелкого бамбука на краю поля.
А потом пришел синий вечер.
Лошадь наконец вернулась в стойло
и там, будто бы наткнувшись на высоковольтный провод,
вдруг заржала отчаянно, дико…
На следующий день лошадь уже остыла.
Люди выкопали большую яму

за сосновой рощей,

подогнули четыре лошадиных ноги,
опустили тушу,
на бессильно упавшую лошадиную голову
бросили по горсти земли,
всплакнули…

Бык

Азиатский бык
играет, поддевая рогами
траву, белые клочья испарений.

Позади него целлюлозная фабрика, залитая светом.

Пышут огнем тучи в вечернем небе.
За невысокой полоской дюн
рокочет море.
Медно-желтый отблеск луны заполнил округу —
хочется вычерпать до дна и выпить.
Быку явно не нравятся машины,
он бодает фабричную ограду.

Лепестки кармы[159]

Теплый воздух ночи печально смешался с ветром.
Лес чернеет — застывшие сосны, ивы.
Небо полнится черными лепестками кармы.
По порядку занес имена богов в список —
и от лютого холода не могу унять дрожи…

Призрачные картины путешествия