Японская поэзия серебряного века

Воробей разделил день на две половины.
На той белой стене
отпечатались дрожащие тени многих полдней —
и полдень дня вчерашнего, и полдень дня послезавтрашнего,
наслаиваясь, откладываются на стене.
Полдни будущего года и года минувшего
впитались в нее неизгладимым изображением.
Даже если белая стена рухнет, разрушится до основанья,
полдни не покинут своего привычного места.
Они вечно будут дымиться в нынешнем обличье.

То был бесцветный мир, лишенный красок,

где любой цвет неожиданно мог проявиться…

Все меняется.

Лебедь обращается в ворона.

Не осталось плохого —

всюду только хорошее.

Например, нарисованная белка — на лаковом подносе,

дикий бык — в африканских джунглях.

Слизняк ползет по стене,

оставляя серебристый след за собою.
Воробей клюет зернышки граната.
Все можно увидеть сквозь линзу, а можно —
сквозь белку.

Поскольку целое есть часть

(а ведь любое целое есть часть),
в настоящем проявляются дела
давностью в несколько сот миллионов лет,
а то, что мы лицезреем сейчас, —
явления давностью в несколько сот миллионов лет.

Поутру воробей танцевал в водовороте

звездных туманностей,
удаленных от земли на миллионы световых лет.
До полудня у него свободное время,
и может происходить все что угодно.
Ведь и утра, ближайших сотен миллионов лет
будут так же ничем не заполнены, как и это утро.
Космос понемногу движется,
и роль воробья сводится к тому,
что он понемногу двигает космос…

Из книги «ОТЕЦ И МАТЬ»

Родные края