Японский парфюмер

Я перебежала через пустой и темный двор. Застыла на крыльце, вспоминая код. Бодро потыкала пальцем в кнопки пульта. Лифт медленно дополз до десятого этажа и, дернувшись несколько раз, к моему ужасу, замер. Через несколько долгих секунд он тронулся снова и теперь уже без остановки добрался до семнадцатого. Я позвонила в ситниковскую дверь. В ответ – тишина. Еще раз нажала на кнопку звонка. С тем же результатом. Уже уходя, по исконной человеческой привычке не смиряться и не верить глазам своим, подергала ручку двери. Дверь приотворилась. В прихожей горел свет. Ни звука не доносилось изнутри.

С бьющимся сердцем я переступила порог. Прихожая, гостиная…

В гостиной – полумрак. Горит торшер в углу. Сначала мне показалось, что в комнате пусто. Миг спустя, оторопев, я увидела мужчину на диване, лежащего в неловкой позе – лицом вниз. Левая рука его касалась пола. Я прислонилась к косяку, в коленях – противная слабость. Убили!

Тут я заметила недопитый стакан с коричневой жидкостью и перевела дух. Пьян! И этот тоже! Сильный пол, извините за выражение! «Зла не хватает», как говорит Галка.

Я опустилась в кресло и принялась рассматривать спящего Ситникова. Он шевельнулся и всхрапнул. Я вздрогнула и подумала, что он этак проспит до утра. Не ночевать же тут! Я потрясла его за плечо. Ситников немедленно перевернулся на спину, открыл глаза и несколько мгновений бессмысленно всматривался в меня. Сел, с силой провел ладонями по лицу, прогоняя сон. Потом помотал рукой под моим носом и спросил:

– Это вы? Живьем или во сне?

– Здравствуйте, Александр Павлович. Это я, живьем.

– Как вы сюда попали? – Ситников окончательно проснулся, смотрел хмуро, не выказывая ни удивления, ни радости.

– Дверь была открыта. Вы забыли запереть ее. А вообще у меня есть ваш ключ.

– Ага… И что?

Пока я раздумывала, что бы такое сказать, умное и язвительное, он вдруг сказал:

– У меня сегодня праздник. Выпьете со мной?

– Праздник? – пролепетала я. – А…

– Вышла книга моего друга, на которую он убил лет пять своей недлинной жизни. Будете?

Я кивнула, чтобы не злить его.

– А о чем книга?

– О Нью-Йоркской публичной библиотеке, история, редкие книги… всякое такое.

Он поднял с пола книгу и протянул мне. На обложке – величественное здание в классическом стиле: колонны, широкая мраморная лестница, львы по бокам. Громадное полотнище-объявление, свисающее с горизонтального флагштока, на манер знамен в рыцарских замках, о выставке восточных рукописей. На ступеньках сидят и лежат пестро одетые молодые люди с книгами, конспектами, бутербродами, бумажными стаканчиками с кофе и мороженым.

«History of culture: New York Public Library» [9] . Автор – Майкл Гриффит. Я раскрываю книгу, читаю посвящение: «Моим друзьям – Ли Чену из Нью-Йорка и Саше из Восточной Европы, которые меня понимали». На титуле – портрет автора. Улыбающийся парень лет двадцати пяти, с длинными светлыми волосами, в белой рубашке с распахнутым воротом. Майкл Гриффит.

– Он американец? – спросила я.

– Да. – Он протянул мне свой стакан со светло-коричневой жидкостью. – За Майкла! – Сам выпил из горлышка. Я пригубила.

– Я жил в Нью-Йорке почти полтора года, изучал финансы в Барухе [10] , – сказал Ситников. – Практически не вылезал из библиотеки. А Майкл работал там в справочном зале. Это вроде нашего читального. Классный был парень.

– Был?

– Был. Уже нет. Умер в декабре прошлого года.

– Такой молодой… и умер? Почему?

– Точно не знаю, но подозреваю, что от СПИДа. Он был гей. Да нет, со мной все в порядке в этом смысле, – ответил он, заметив мой взгляд. Я вспыхнула.

– Он мучился от болей в спине и сидел на сильных болеутоляющих. Удивительный человек был, совсем не похожий на американца в расхожем о них представлении. Начитанный, ироничный, очень деликатный. Он научил меня… терпимости. Я же их породу за людей не считал, скажи мне, что я буду пить с геем… подох бы раньше! Никогда не забуду… часто вспоминаю… К ним в читальный зал чуть не каждый день ходила бродяжка не бродяжка, неопределенного возраста, в зачуханной одежде, босиком. В Нью-Йорке таких тьма. И никто ее не гнал, вот что удивительно! И не выказывал неудовольствия, не пожимал плечами за ее спиной, не крутил пальцем. Сидела, листала журналы, что-то бормотала. Ну, я однажды и вылез со своими совковыми суждениями – нечего, мол, ей тут делать, рядом с приличными людьми, ей место в психушке. А Майкл мне ответил, что права у нее такие же, как и у остальных, так как они живут, слава богу, в свободной стране. И добавил, что, может быть, библиотека – единственное доступное ей интеллектуальное удовольствие. И все это так мягко, без малейшего упрека или назидания. «Знаешь, Саша, – сказал он мне, – она счастлива здесь!» И я вспомнил чеховского «Черного монаха» и попытался пересказать Майклу на своем убогом английском. О душевнобольном человеке, который стал несчастным, когда излечился от своего безумия. Майкл страшно заинтересовался, записал название… – Ситников помолчал немного и вдруг сказал, уставясь мне в глаза: – Почему они все умирают? Что я, проклятый? Какого черта?