Ярмарка

— Послушай, мон шер, всю Москву изъездил и не могу найти голубую плитку для ванной.

— Не расстраивайся, Макс, — говорит другой, — я получил сухого мартинчика, того, который пьет Помпиду. Поедем ко мне.

— А что мы будем делать?

— Кинем по коктейльчику.

— А потом?

— А потом она одного из нас поцелует.

— А потом?

— А потом, а по-том, ше-по-том...

Потеха!

Подошел автобус. Я села. Макс с чемоданом за мной.

Слышу позади шипение:

— Разве это я толкаю? Это масса толкает. Это человечество толкает.

Из косого карманчика вынул роскошное вишневое портмоне, достал двадцатипятирублевую бумажку и протягивает кондуктору.

— Разобьете купюру? На песеты!

И не ожидая ответа, прячет ее и аккуратно отсчитывает пять новеньких бронзовых копеек.

— Мерси, — говорит кондукторше, — за банковскую операцию.

Теперь он сел рядом.

Ну, думаю, как, интересно, начнет?

Тысяча и одна ночь! У каждого цеха свои байки. «Который час на ваших золотых?» — это мелочь, пузыри, в лучшем случае инженеришка, бух командировочный. А вот: «Почему у вас минорное настроение?», «Вы похожи на женщину, которую я любил и потерял», — это тоном выше; юристы, медики. А вот уже: «Вас можно объяснить по Фрейду», — это молодец, заученный бедолага-философ. Аристотель!

Вдруг слышу шепотом:

— У вас врубелевские глаза.

— В чем дело?

— Тише! Я говорю, у вас врубелевские глаза.

— Вы кинооператор?

— А откуда вы знаете?

— Сначала я по талону буду участвовать в массовке, могут и вырезать, но это не печаль, потом вы дадите мне феерическую роль в картине «Плоды любви». Мэрилин Монро!

— Видел вас в гробу! — сказал и испарился.

На днях, на платформе метро, чувствую, кто-то смотрит на меня. Он! Со своим грандиозным портфелем. Прелесть!

Пробился ко мне. Вижу — не узнал.

— У вас роденовская голова! Венера с мыслью.

— Вы хотите, чтобы я нашла время и приехала в вашу мастерскую?

— А откуда вы угадали?

— Вы лепите фигуру «Лаун-теннис», да? У вас никак не кристаллизуется бюст. Вам нужна сильная, мужественная натура, скульптурные икры.

Теперь он узнал, приподнял каскетку:

— Видел вас в гробу в белых тапочках!

Киевский рассказ

Ведь вот никак не могу к этому привыкнуть. Вот только была Москва, холодный дождь на Внуковском аэродроме, еще, кажется, сверкают водяные струи, а самолет уже пошел на снижение. Вот он коснулся бетонной полосы, замелькали сигнальные вешки, и вокруг мягкая киевская травяная земля. И вот уже встречающие южные киевские барышни в светлых летних платьях с мокрой охапкой гладиолусов и пионов. Далекое мое детство. Я бы узнал тебя и через тысячу лет.

К новой высотной гостинице вела крутая лестница, как на Голгофу.

Ужасно в городе, где ты некогда жил и у тебя на каждой улице были товарищи, родственники, искать место в гостинице.

Я вошел в новый отель и не увидел у барьера обычных, темных, чернопальтовых командировочных, в бездонной толпе, чихающей, кашляющей, вздыхающей на ходу.

За новеньким, аккуратно отполированным и отлакированным барьером сидела сухая, старая барышня, знакомая разновидность дежурных администраторов. Она спокойно перелистывала огромные листы со странными таинственными значками, какая-то молодая женщина робко спрашивала:

— Когда можно надеяться с ребенком? Полторы суток жду.

— Нет номеров, — отрешенно сказала дежурная, не подымая глаз, — нет, нет и не будет. Так мы с вами и до будущего года не договоримся. Одна броня уезжает, другая броня приезжает. Неужели это непонятно?

— Разрешите, — громко сказал я.

Она подняла свои выцветшие, все видящие глаза, безразличные, безнаказанные глаза дежурного администратора.

Я смело протянул ей уже заранее услужливо раскрытую служебную карточку. Она и не пошевелилась, чтобы ее взять.

— Нет номеров.

— А вы взгляните, — говорил я ей, держа книжечку в протянутой руке.

Она усмехнулась.

— Чем вы хотите меня удивить?

В ее выцветших глазах сверкнул всесильный блеск, такой блеск появляется у Бога, сотворившего мир, и еще иногда у директоров универмагов, получивших партию дубленок.

Она в упор взглянула на меня этими интересными глазами и сказала:

— А вы знаете, кто ждет номер?

— Иисус Христос, — сказал я.

— Гражданин, если вы из Москвы, то думаете, что уже можете хулиганить.

— А разве я хулиганю?