Ярость Белого Волка

– Ничего не делайте, коль за вас порешали паны! Они следом и к вам в дома придут. Пейте вона свою горилку да песни горлопаньте. А я пойду уже.

– Да постой ты, старик. Мы, може, и сами давно мыслями в твою сторону направлены, а руки, ноги и кони наши нам не принадлежат. И чего тогда? – Длинночубый тоже привстал с бревна.

– Вижу, сердце у тебя не на месте. – Ванька глубоко вздохнул. – Рука с саблей и не подняться может.

– Чаво?

– Сам думай, хлопче. Можно ведь и в атаку идти, да воздух рубить; а можно и из пищали бить, да по сине небушку. Для начала хоть так. А уж потом, когда вовсе невмоготу станет, то сердце-то, оно само подскажет, как быть.

Ванька договорил, перекинул яровчатые за спину и шагнул в темень. Тут его и след простыл. Только сухие, осенние стебли трав, седые от лунного света, еще долго не могли разогнуться.

Близился рассвет, когда на плечо спящему запорожцу легла рука.

– Э, спишь?

– Ты хто? Чего тебе? – Длинночубый резко приподнялся.

– Тихо. Песенник я давешний. Тя как звать?

– Петро.

– Ну. Я уж думал, Миколой.

– Чего это Миколой?

– Да у вас что ни хохол, то Микола. Да это я так. Шучу. Не бери к сердцу. Я вот о чем подумал, Петро. Слышал, что скоро вас пошлют в атаку…

Глава 11

Полночи бродил Василий Колоколов по развалинам Пятницкой церкви. Родной. Все праздники православные в ней от крещения своего и по нынешний день. Все исповеди. Все причастия. Все отпевания родственников и близких.

Много раз слезы без спросу наворачивались на глаза, тяжело повисали, мутя взгляд, заставляя спотыкаться об обломки стен.

Тела молившихся в тот роковой час, когда несколько каленых ядер залетело в храм, уже убрали. И где-то по дворам готовили к погребению. По приказу воеводы хоронили спешно, в тот же день, не давая родственникам толком проститься. Оно и правильно – нельзя, чтобы тела разлагались, – но покуда это тебя не касается. А как, если горе к тебе нагрянет?

Нет теперь у Василия Колоколова жены Антонины. Только трое деток, к которым идти страшно. Сколько же духу нужно, чтобы им поведать все и объяснить!

Все поведать придется от начала и до конца. И как они встретились на Вербное, впервые увидев друг друга. Как в тот же день, чтобы обратить на себя внимание, молодой, восемнадцатилетний Васька решил пробежать по кольям шаблиновского забора. А по высоте тот забор был в полтора его роста. Отец Тони Егор Шаблинов тогда чуть дрыном его не прибил. Благо вовремя распознал Ваську – все же дружили Колоколовы с Шаблиновыми. А шестнадцатилетней Тоне хоть бы что. Даже не глянула в его сторону. Ну, то Ваське так показалось. На самом же деле не ведал он, как сердце девичье захолонуло.

И как свадьбу играли на весь Смоленск. Несколько лет потом посадские девки со вздохами обсуждали.

И как первые двое деток, не дожив до годика, отдали Богу душу.

Обо всем рассказать обязательно нужно будет, чтобы любовь между женой и мужем детям передать. Сказывают ведь, если родители в согласии чад растили, то и чада потом в свои семьи то согласие возьмут.

Колоколов присел на землю, откинулся спиной и почувствовал холод храмовой стены. В глазах закачались и поплыли черепичные кровли домов с тонкими сизыми дымками где из труб, а где из отдушин.

– Шел бы в хату, Вася!

Услышал он голос Шаблинова-старшего.

– В какую, Егор Фомич?

– К нам бы, что ли…

– Схоронили?

– Вместе со всеми. Война кончится, потом перехороним. Детей пока Матрена забрала. Ничего им не говорили.

– Не надо. Сам скажу, как с духом соберусь. – Василий провел рукавом по мокрым глазам.

– Ты бы, Вась, поберегся ныне. Есть ради кого жить. – Егор Фомич опустился рядом.

– Чего беречься. Людей добрых немало – деток вырастят. А я им, сукам, доброй ноченьки пожелать должен.

– Не кипятись, Вась. Ты еще молод. Может, бабу справную сыщешь еще. После войны-то многие овдовеют.

– Да ты чего, Егор Фомич, в своем ли уме. Отец ведь чай.

– А и что отец! Да, отец. Но и мужик. И деткам баба нужна.

– Ой, помолчи, прошу, Христа ради!

– Смотри-ка, чего у меня есть. – Шаблинов расстегнул полукафтан, и на груди блеснула сталь. – Это нагрудник еще времен царя Ивана Васильевича. Как ко мне попал, отдельная история. Но крепость в нем диковинная – ни одна пуля не прошибла. Вишь, вон весь во вмятинах. Сказывали, царю он заморскому принадлежал.

Колоколов повернул голову. Вещь действительно завораживала своим тускловатым светом, с десятком вмятин от пищальных пуль.

– Слышал-слышал, бравым ты был стрельцом, бать. – Колоколов всегда называл так тестя, когда тот его нежданно удивлял.

– Это тебе, Василий Тимофеевич.

– Не надо. Я сгибну, а вещь только пропадет зря.

– А ты возьми, не брыкайся сейчас. Мне ведь не меньше твоего больно. Да терплю. Сгибнешь – значит, и она пусть пропадет. Ради меня возьми и Тонюшки. – Шаблинов расстегнул боковые ремни нагрудника и бережно протянул его Колоколову.

– Эк диво! И легкая ведь. Откуда ж она у тебя, бать?