Ярость Белого Волка

– А… Ну, гляжу, просветлел немного. Умел я кости хорошо катать. А тут опричник один знатный. Он этот нагрудник-то и снял с самого царя басурманского. Фамилию опричника не скажу, уж прости. Проигрался мне вчистую. А напоследок решил эту красоту на кон поставить. И проиграл, знамо дело. Так, сказывают, в первом же бою под Оршей и погиб.

– Хороши ж цари басурманские, ежли их мастера такими секретами ведают!

– Хороши – не то слово!

– Спасибо, Егор Фомич. Даст Бог, отплачу. – Колоколов заключил себя в нагрудник.

– Ишь, как сидит ладно, – прищелкнул языком тесть, – как влитая.

– Си-дит, – одобрительно протянул Василий Колоколов.

Ранним утром следующего дня в польском лагере началось движение. Вспыхнули полотна знамен, заблестели кирасы и максимилиановские шлемы, ударили литавры.

Вскоре внушительный конный отряд под полтысячи всадников выдвинулся к Авраамиевской башне.

На крупах коней сидело еще по одному человеку.

Всадники неслись во весь опор, разбрызгивая комья осенней распутицы. Воздух стал неумолимо наполняться гулом мощных рыцарских коней. Когда осталось менее пятидесяти шагов до крепостного рва, строй разделился, как змеиное жало, и грянули выстрелы. Пули глухо застучали по кирпичной кладке. Несколько стрельцов со стоном отпрянули от зубцов, зажимая кровавые раны на лицах. Выстрелившие поляки двумя дугами уходили в тыл, давая возможность произвести выстрелы другим. Завертелись двумя замкнутыми реками два плюющихся огнем кружева.

– Вот твари! – Епифан Рогатов успел вовремя увернуться от шляхетской пули.

– Чего это они? – спросил рядом стоявший бородатый ратник.

– Не высовывайся, Емельяныч. Это они себе так застояться не дают. Вишь вон, молодые почти все.

– Молодежь, стал быть, обстреливают.

– Молодежь обстреливают и нам покоя не дают. Запасы-то у нас не бездонные, вот и выманивают лишние заряды, а там, глядишь, из строя одного-другого повыбьют.

– Выбивать у них, гадов, получается. – Емельяныч провел рукой по обожженной щеке. – А зачем на крупы-то людей сажают?

– Вот и говорю тебе, не высовывайся лишний раз. Постреляют да ускачут восвояси. За спинами стрелков заряжающие.

– А мы так и не ответим? – спросил, поморщившись, ратник.

– Нет, Емельяныч. Нам велено заряды беречь. Одному Богу известно, сколько ляхи тут проторчат.

– А чего ж так?! – услышал Рогатов голос Колоколова и почувствовал на плече тяжесть руки. – А и впрямь что ль не ответим?!

– Приказ от воеводы: на пустые обстрелы не отвечать, только когда штурмом пойдут.

– Ты, Епифан, хорошо приказы выполняешь. Только я-то ведь над тобой буду! – Василий смотрел, прищурившись левым глазом, на польскую карусель.

– Ты бы укрылся, Василий Тимофеич.

– А я заговоренный, Епифан. Ты за меня не пужайся. Давненько сабелька моя не гуляла по польской капусте.

– Ты чего это, Василий Тимофеич? Не дури, покуда…

Рука Колоколова сжала плечо Епифана Рогатова так, что тот не смог договорить фразы.

– Я тихонько тебе скажу, Епифан, вот на самое ушко скажу, а ты выполнишь: вот я сейчас вниз сойду да на коника прыгну. Вылазная рать стоит уже наготове. Засиделись хлопцы. Как только свистну раз протяжно, ты мне ворота-то и откроешь. Понял меня, Епифан Рогатов? А не понял, так я тебя самого нашинкую.

– Понял, – сдавленным голосом произнес командир башни.

Через минуту-другую из-под башни раздался долгий свист. Поползла вверх решетка, а следом заскрипели дубовые, обитые железом ворота. Четыреста всадников свистом вспороли воздух, вылетая навстречу битве.

Колоколов первым врезался в карусель, ломая стройное, отлаженное долгими тренировками течение, где каждое копыто, каждое плечо знало свое место. За ним клином врубилась и вся рать. Фонтанами брызнула во все стороны кровь. Полетели наземь щегольские шлемы, жалобно под ударами завизжали доспехи. Всадники вываливались из седел и тучно падали в ноябрьскую кашу.

Поляки дрогнули быстро. Но разгоряченные схваткой смоляне ничего не заподозрили.

Василий Колоколов продолжал бешено рубить направо и налево, снося головы, рассекая от шеи до седла, превращая тела в мелко изрубленную капусту. Он не чувствовал усталости в мышцах, не ощущал собственной боли, только маслянистый пот заливал глаза да глухо в ушах стучало сердце.

Но полякам все же удалось перестроиться и сомкнуть строй, словно ожидали, что все так и произойдет. Они организованно стали отступать к лагерю, отстреливаясь на ходу. Смоляне висели на плечах, чувствуя уже приближающийся вкус быстрой победы, и не сразу заметили, как с Покровской горы скатились полторы тысячи запорожцев. Длинночубые, вислоусые всадники с пронзительным гиканьем рванулись, чтобы отсечь отряду Колоколова путь к отступлению.

– Тимофеич! – услышал Колоколов и обернулся.

Один из его кавалеристов указывал палашом в сторону запорожцев.

Можно попробовать вырваться из западни. Нет. Поздно. Слишком поздно. Таких хлопцев загубил. Колоколов сжал зубы до кислого порошка и осадил коня.