Ярость Белого Волка

– А ну, вылазь на свет божий! – это кричал Богдан Велижанин, атаман запорожского войска. – Хватит спать, курвы!

Запорожцы медленно выползали из-под телег и сонные, расхристанные строились по куреням.

За спиной Велижанина высилась фигура Якуба Мцены.

– Кожу сдеру живьем! – Велижанина трясло, как в лихорадке.

Он только на полдня оставил своих казаков, чтобы отъехать в ставку короля Сигизмунда, а они вон такое сотворили. Не подчинились приказу гетмана и не стали атаковать вылазную рать смолян.

– Для начала на мой выбор от каждого куреня по двое буду сечь кнутом, пока ребра не повылазят. А если не скажете, кто подбил вас на измену, то еще по два возьму.

– Как наказывать: кнутом, розгами или палкой? – спокойно спросил Мцена, словно речь шла не о живых людях.

– А как хошь! – ответил Велижанин.

– Палкой можно сломать ребра, отбить внутренности. Розга кожу разрезает на тонкие лоскуты. Кнут кожу сдирает, а при желании перебивает позвоночник, – невозмутимо продолжил палач.

– А так, чтобы лучше запомнили! – Велижанина самого едва не передернуло от слов Мцены.

– Хорошо, – проговорил палач, – значит, будем чередовать.

Велижанин вглядывался в лица запорожцев, пытаясь прочитать, у кого в чертах неладное. За неладным и предательство прячется. Но казаки опускали глаза, в этот момент похожие один на одного, как две капли воды.

– Стой, батька! – выкрикнул Петр Деревянко и сделал два шага вперед. – Я во всем виноват. Не калечь казаков!

– Ты! – Атаман подошел к голове Изюмовского куреня. – Не о том мы с твоим отцом, Петруша, мыслили, на тебя, сопляка, глядючи. И что с тобой эдакое сотворилось, что ты, мразь, из казака в изменника превратился?

Деревянко молчал, уставясь в землю.

– Да приходил тут давеча один сказитель, мать его за ногу. Чего-то напел в молодые уши Петру нашему, вот он и сбился с пути истинного. Прости его, бать! – спокойно, но весомо сказал кто-то из матерых запорожцев.

– Прости его! – загудели казаки Изюмовского куреня.

– Молод еще, умом не ладен да и духом не крепок! – продолжил тот же казак.

– То-то, что молод! – Велижанин посмотрел на Мцену, и, видать, пронеслось что-то перед мысленным взором атамана, аж плечи вздрогнули. Знал он, как умеют пытать поляки, – И что за сказитель?

– А шут его знает! – опять кто-то ответил за Деревянко. – Пришел да и сгинул, точно леший какой!

– А и впрямь леший! Морда вся шерстью поросшая. Глаз не видно! – подхватили из толпы.

– Хватит. Развопились, точно бабы на току! То белые волки у них скачут по полям, то лешие сказительствуют! Ежли так, казаки, воевать будем, то до второго пришествия домой не вернемся.

– Пожалей его, бать!

– Пожалей…

– Пожалей…

– Пожалей…

Велижанин вплотную подошел к Петру Деревянко:

– Чего сам вот желал бы?

– Не калечь долго, Богдан Ефимыч. Боюсь шибко! – шепотом попросил Деревянко.

– Ну, Бога благодари. А без науки нельзя мне, Петро.

И уже отойдя на несколько шагов, громко крикнул, так чтобы все слышали:

– Повесить!

Мцена лишь коротко кивнул головой.

Петра Деревянко повесили над Днепром Иванычем высоко и коротко. А смоляне так и не узнали, кто спас их от неминучего разгрома. О том лихом запорожце вскоре все забыли. Война быстро перелистывает страницы биографий и судеб.

Только из глубокого заднепровского ивняка, завязавшись в корявых пальцах певца, тихо поднималась песня:

…Стали они силу колоть-рубить…
А сила все растет да растет,
Все на витязей с боем идет!
Бились витязи три дня, три часа, три минуточки;
Намахалися их плечи могутные,
Уходилися кони их добрые,
Притупились мечи их булатные…
А сила все растет да растет,
Все на витязей с боем идет!
Испугалися могучие витязи,
Побежали в каменные горы, во темные пещеры;
Как подбежит витязь к горе – так и окаменеет,
Как подбежит другой – так и окаменеет,
Как подбежит третий – так и окаменеет.

Глава 13

Ванька Зубов сидел у самой воды под ивовым кустом, слившись с природой так, что сам хозяин здешних сумерек – Ворон Воронович не отличил бы. Только слабый звук гусельной жилы нет-нет да вздрагивал, выдавая дух человеческий.

«…Я обрел мир, Господи, молясь Тебе. Я поднимался кроной в Царствие Твое и корнями уходил в вечную тьму, где правит падший ангел, закованный в цепи гордыни и алчности. Мы все – Твои деревья, Господи. Одних, изменивших Тебе, Ты вырываешь с корнем, других Ты поливаешь и удабриваешь, видя их труды. Но кого Ты любишь сильнее: тех, кто изменил, или тех, кто трудится во славу Твою? Ты и сам не знаешь. Такоже и человек.